Никакой власти. Теория и практика анархизма

С одной стороны, факты от вымысла отличить легко. Ренард – плод воображения сценаристов и режиссеров, а срыв саммита ВТО в Сиэтле – документально зафиксированное событие. С другой стороны, такое навешивание анархистского ярлыка и на убийцу, и на протестное движение дезориентирует: вымысел начинает сливаться с реальностью. Зритель, скорее всего, усомнится в том, что Ренард действительно живет с пулей, застрявшей в его головном мозге, однако связь между эмоциональной неустойчивостью, возникшей вследствие этой травмы, и исповеданием анархизма кажется вполне естественной. Более того, его безжалостность и бескомпромиссность только укрепляют глубоко укоренившееся в обществе мнение об анархизме, которое заметно влияет и на оценку активистских движений. Общепризнано, что анархизм альтерглобалистов не дал поводов для обвинений его в садизме, агрессивности или мстительности, однако ведущие политики того времени акцентировали внимание на том, что он притягивает опасные сборища «вандалов и клоунов». Движение отвергалось по двум мотивам: как нестабильное и как несерьезное. Когда же участники уличных протестов начали устраивать погромы, как в 2001 году в Гётеборге, у властей появилась причина мобилизоваться против «анархистов». И до и после этих событий волшебное слово на букву «а» срабатывало как триггер для агрессивных действий полиции. Не стало исключением и движение за глобальную справедливость. Протестующие, собравшиеся в 2001 году в Генуе во время саммита стран «Большой восьмерки», в полной мере испытали на себе жестокость полицейского произвола.

Культурные стереотипы, на которых выстроен образ Ренарда, не только искажают реальную картину, но и блокируют саму возможность раскрытия сути анархизма. Они пытаются обесценить воодушевляющую историю критической мысли и сопротивления, оправдывают дискриминацию и репрессии, причем даже в тех случаях, когда факты неравенства и несправедливости предельно очевидны и признаны обществом. Быть анархистом означает бросать вызов существующей системе, претворять в жизнь эгалитарные принципы равных возможностей и поощрять модели поведения, основанные на сотрудничестве и отказе от доминирования одних людей над другими. Анархистская деятельность может принимать разнообразные формы, многие из которых легко вписываются в повседневную жизнь. Как мы увидим далее, образ Ренарда не имеет ничего общего с движущими мотивациями, пафосом и ценностными устремлениями анархистов по умолчанию.

Мировоззрение анархиста

В 1919 году скульптор и гравер Эрик Гилл в журнале Burlington Magazine выступил против предложений сэра Фредерика Кеньона, внесенных им в Имперскую комиссию по военным захоронениям. Комиссия была создана в мае 1917 года с целью сбора информации о местах захоронения солдат и составления списков погибших, местонахождение могил которых не было установлено. В конце войны проектировать воинские кладбища пригласили троих выдающихся архитекторов: сэра Эдвина Лаченса, сэра Герберта Бейкера и сэра Реджинальда Бломфельда. Кеньону, директору Британского музея, было поручено согласование архитектурных планов. В своем докладе, датированном ноябрем 1918 года, он призвал комиссию руководствоваться принципом равенства. Как выразился Кеньон, «что будет сделано для одного, должно быть сделано для всех, и отношение, независимо от воинского звания или социального положения, нужно сохранить равное ко всем». На практике же соблюдение принципа равенства выглядело как ответственность за проектирование памятников и планировку кладбищ, возложенная на плечи комиссии. Официальная позиция заключалась в том, что подобные вопросы «нельзя оставлять на усмотрение частных лиц», поскольку «удовлетворительные» результаты при таком подходе возможны лишь там, где «не нужны деньги и хороший вкус». С точки зрения комиссии, для большинства могил существовал риск, что «памятника не будет вовсе или же он будет ненадлежащего качества». В итоге мемориалы станут похожи на английские погосты со множеством «беспорядочных» надгробий. Такая картина не вызовет «ни гордости, ни воодушевления», и «чувство боевого братства и общего служения будет потеряно»[1].

Связав равенство с единообразием, Кеньон рекомендовал на каждом памятнике указывать фамилию, звание, полк и дату смерти солдата. Семья при этом могла выбрать только стандартную эпитафию из ограниченного списка, что позволяло избежать «многословности, сентиментального стихотворчества и замысловатых высказываний», противоречащих самой идее воинского кладбища, которое должно оставлять впечатление «батальона на параде» и сохранять «дух дисциплины и порядка, на котором зиждется армия»[2]. Самая большая уступка Кеньона «различиям в единообразии» заключалась в том, чтобы снабдить надгробия символикой того или иного полка.