Как и панархисты де Пюида, Яррос утверждал, что у анархистов нет намерения принуждать правительственных деятелей к отказу от предпочитаемого ими порядка в пользу анархии. Но, в отличие от панархистов, он характеризовал правительство как монополию и полагал, что государство уничтожает альтернативные формы правления. Поскольку государство представляло собой тиранию, он также утверждал, что анархисты вправе использовать любые необходимые средства сопротивления. Хотя Яррос считал словесную пропаганду более эффективным методом, чем импульсивные революционные действия, но вместе с тем придерживался мнения, что на войне все средства хороши. Отдавая дань Иоганну Мосту, одному из самых известных сторонников пропаганды действием из числа анархо-коммунистов, он призывал анархистов изучать науку революционной войны для обеспечения собственной безопасности.
Популярный аргумент о том, что власть большинства есть то же самое, что и управление на основе согласия, не сумел произвести впечатления на Ярроса. Демократия, возможно, и представлялась ему «наименее возмутительной формой правления», однако он не признавал, что решение одного человека может быть законно отменено на основании решения большинства. Если А и В не имеют «законной власти» над С, действуя по отдельности, то с какой стати предпочтения С должны быть отвергнуты, когда они действуют совместно? Либо А, В и С имеют «естественные права на жизнь и свободу», либо нет260.
Пояснения Ярроса вскрывали два важных момента. Во-первых, «салонная анархия», подобно «союзу эгоистов» Штирнера или «республике друзей» польского анархиста Эдварда Абрамовского, в противовес существующему авторитарно-отчуждённому и навязанному обществу, не была нерегулируемым порядком — она просто продвигала «другой
Создав добровольное объединение, в дальнейшем анархисты вольны принимать решения большинством голосов для ведения текущих дел, утверждал Яррос. Данное положение он включил в конституцию по соображениям эффективности. Не стоит путать это с «системой подчинения воле большинства при демократических формах правления», так как в подчинении, навязанном правительственными решениями, отсутствует элемент добровольности. Точно так же, если анархисты решали наделить одного или нескольких членов Клуба более широкими полномочиями для принятия решений по сравнению с остальными, то это происходило потому, что они оставили за собой право «выбирать любой способ практической организации» для осуществления своей воли. В любое время они могли отказаться от этих рабочих процедур или изменить их. Таким образом, председатель Клуба не являлся авторитетом, даже несмотря на то, что в «чрезвычайных случаях» мог действовать по своему усмотрению. Членов нельзя было принудить соглашаться с решениями председателя, поскольку в соответствии с анархистским принципом председатель следовал указаниям членов.
Как и Андраде, Яррос ожидал, что анархические порядки будут более стабильными и мирными, чем система государственного правления, хотя бы потому, что анархисты смогут вести свои дела без принуждения. Его целью было создать анархическое пространство для анархистов, а его конституция была задумана как образец, который могли бы позаимствовать другие. Как и Андраде, он считал, что успех анархии зависит от выстраивания отношений между небольшими устойчивыми клубами и обществами. И все же, в отличие от Андраде, Яррос не ожидал распространения этой модели на трудящихся всего мира, хотя теоретически это было вполне представимо. Его элитистские воззрения объясняли такую уверенность в собственной конституционной схеме. По выражению самого Ярроса, ему было неинтересно спасать «полуголодных, слепых рабов», поклоняющихся «силе, стирающей их в порошок», и готовых «защищать ее до последней капли своей крови»262. Анархистская конституция Бостонского клуба отстаивала права и свободы немногих просвещенных интеллигентов, способных и без нее урегулировать свои разногласия за бокалом вина. Всем остальным предлагалось мириться с законодательно закрепленным злом.
Коммунистические конституции