Никейское и посленикейское христианство. От Константина Великого до Григория Великого (311 — 590 г. по Р. Х.)

Подобным образом Несторий и его друг Афанасий, священник, которого он взял с собой из Антиохии, возражали с кафедры против theotokon. Несторий заявлял, что в Константинополе уже возникло противоречие, так как одни называли Марию матерью Бога (θεοτόκος), а другие — матерью Человека (άνθρωποτόκος). Он предложил промежуточное определение, мать Христа (Χριστοτόκος), так как Христос был одновременно Богом и человеком. Он произнес несколько речей на эту спорную тему. «Вы спрашиваете, — говорит он в первой из своих проповедей, — можно ли называть Марию матерью Бога? Получается, что у Бога есть мать? В таком случае язычество можно извинить за то, что оно приписывает матерей своим богам, но тогда Павел лжец, ибо он сказал о Божественном Христе, что у Того не было ни отца, ни матери, ни родословия[1562]. Нет, дорогой мой господин, Мария не зачала Бога… Творение понесло не несотворенного Творца, но человека, который есть орудие Бога; Святой Дух зачал не Логос, но сформировал для Него из девы храм, в котором Он мог бы обитать (Ин. 2:21). Воплощенный Бог не умирал, но оживил Того, в Ком соделался плотью… Это одеяние, которое Он использовал, я чту ради Бога, пребывавшего в Нем и нераздельного с Ним… Я разделяю природы, но объединяю поклонение. Подумайте, что это должно значить. Тот, Кто сформировался в чреве Марии, не был Сам Богом, но Бог принял Его [assumsit, то есть облекся человеческим обликом] и, ради Того, Кто принял, принятый тоже называется Богом»[1563].

Из‑за этого слова и начались несторианские споры. Но в то же время оно выражало богословскую идею и мощное религиозное чувство. Оно было тесно связано с развивающимся культом Марии, а следовательно, относилось к области поклонения, которая гораздо ближе людям, чем теоретическое богословие; таким образом, споры велись очень страстно. Слово theotokos стало пробным камнем ортодоксальной партии в несторианских спорах, как термин омоусия — в арианских. Возражения против этого слова значили отрицание тайны воплощения, или истинного союза божественной и человеческой природ во Христе.

Без сомнения, антиохийская христология, представителем которой был Несторий, не утверждала, что Логос действительно стал человеком. Она говорила о двойственности природы Христа и проводила между ними разграничение; она отрицала, что Бог, как таковой, может родиться или страдать и умереть, но доводила это разграничение природ до раздвоения личности. Она подменила идею воплощения идеей усвоения, принятия человеческой природы или, скорее, целого человека в общение с Логосом[1564] и пребывания Бога во Христе[1565]. Вместо идеи Богочеловека[1566] мы получаем здесь идею человека, ставшего носителем Бога[1567]; личность Иисуса из Назарета — всего лишь орудие или храм[1568], в котором пребывает божественный Логос. Две природы не образуют личностного единства[1569], но только единство моральное, близкую дружбу или союз[1570]. Их отношения друг с другом — механические и внешние[1571], в них каждый сохраняет присущие ему качества[1572], не допуская никакого обобществления, communicatio idiomatum любого рода. Этот союз есть в первую очередь милостивое снисхождение со стороны Бога[1573], в ходе которого Логос делает человека объектом исполнения Божьей воли, а во вторую очередь это возвышение человека до высшего достоинства и сыновства по отношению к Богу[1574]. Вследствие такого снисхождения возникает, в третью очередь, практическое, действенное общение[1575], в ходе которого человеческая природа становится орудием и храмом божества и приходит к кульминации в 'ένωσίς σχετοκη. Феодор Мопсвестийский, талантливый основатель антиохийской христологии, представляет возвышение человека до положения сына Бога (исходя из Лк. 2:53) как постепенный моральный процесс, зависящий от добродетели и заслуг Иисуса, которые достигли полноты развития в воскресении и позволили Ему достичь неизменности божественной жизни в награду за целенаправленную победу Его добродетели.

Антиохийская и несторианская теория, таким образом, делает природу Христа двойственной, хотя ясно об этом не говорит. Она не может воспринять реальное существование двух личностей без личной независимости каждой из них.

Вместе с богочеловеческим единством личности Христа она отрицает также богочеловеческое единство Его деяний, особенно страданий и смерти, а это умаляет и реальность искупления[1576].

Конечно же, с этой точки зрения Мария могла восприниматься только как мать человека Иисуса и слово theotokos в его строгом смысле становилось нелепым и богохульственным. Несторий мог допустить лишь, что Бог прошел через (transiit) чрево Марии.