Никейское и посленикейское христианство. От Константина Великого до Григория Великого (311 — 590 г. по Р. Х.)

Само его обращение, в котором, помимо Писания, сыграли важную роль личное общение с иерархически настроенным Амвросием и жизнь аскета Антония, было не переходом от язычества к христианству (потому что он был уже христианином–манихеем), а переходом от ереси к исторической, епископально организованной церкви — единственному на то время авторитетному органу апостольского христианства, борющемуся со всеми теми сектами и партиями, которые в большей или меньшей мере подрывали фундамент Евангелия[2203]. Да, это было полное и безусловное подчинение его разума и сердца Богу, но в то же время это было подчинение его частного суждения авторитету церкви, которая вела его к вере в Евангелие[2204]. В том же духе он принимал аскетический образ жизни, без которого, по католическому принципу, невозможна возвышенная вера. Августин не вступил в монастырь, как Лютер (обращение которого в Эрфурте также было по сути католическим), но жил в своем доме в монашеской простоте, соблюдая обет добровольной бедности и безбрачия[2205].

Он принял учение Киприана о церкви и дополнил его, борясь с донатизмом, перенеся понятия единства, святости, всеобщности, исключительности и материнства непосредственно на реальную церковь того времени, которая, с ее прочной епископальной организацией, нерушимой преемственностью и Апостольским символом веры, триумфально выстояла против восьмидесяти или ста борющихся с ней сект из списка еретиков того времени и обладала видимым центром в Риме. В этой церкви он нашел убежище от бедствий своей жизни, дом истинного христианства, прочное основание для своей философии, утешение для своего сердца и соответствующее по размаху поле для применения своих разнообразных способностей. Он не говорит о непогрешимости, он предполагает, что последующие соборы будут поправлять решение предыдущих; в пелагианском споре он действует с той же независимостью от папы Зосимы, с какой действовал Киприан по отношению к папе Стефану в споре о крещении еретиков, — и правота была на стороне Августина, так что Зосима вынужден был уступить Африканской церкви[2206].

Он первым дал ясное и четкое определение таинства как зримого знака незримой благодати, основанного на божественном помазании, но он не упоминал числа семь в отношении таинств — это произошло гораздо позже. В учении о крещении он полностью католичен[2207], хотя такой взгляд логически противоречит его учению о предопределении; в учении же о святом причастии он, как и его предшественники Тертуллиан и Киприан, ближе к кальвинистической теории духовного присутствия и запечатления тела и крови Христа в духе человека. Он внес также вклад в распространение, по крайней мере, в своих поздних произведениях, католической веры в чудеса[2208] и в поклонение Марии[2209] — хотя он освобождает Деву только от фактического греха, а не от первородного и, при всем своем к ней уважении, никогда не называет ее Богоматерью[2210].

Выступавший поначалу как защитник религиозной свободы и чисто духовных методов борьбы с заблуждением, позже Августин принял фатальный принцип coge intrare, так что его великим авторитетом стали подкреплять систему гражданских гонений. Но, вероятно, он сам содрогнулся бы, увидев кровавые плоды этого своего непостоянства в Средние века, ибо в сердце своем он всегда был полон любви и кротости и лично поступал на основании принципа: «Побеждает только истина, и победа истины есть любовь»[2211].

Таким образом, даже воистину великие и добрые люди непреднамеренно, из‑за неверного рвения, оказываются причиной великих бед.

3. С другой стороны, из всех отцов церкви Августин ближе всех к евангельскому протестантизму, и в том, что касается учения о грехе и благодати, его можно назвать первым предтечей Реформации. Лютеранские и реформатские церкви без малейших угрызений совести называли его святым и утверждали, что он — один из самых просвещенных свидетелей истины и поразительных примеров чудесного воздействия Божьей благодати на грешника с целью его преображения. Стоит отметить, что его павловские учения, наиболее близкие к протестантизму, — это самая поздняя и наиболее зрелая часть его системы и что именно она была повсеместно признана мирянами. Пелагианские споры, в которых развилась его антропология, были вершиной его богословского и церковного служения, и его более поздние произведения были направлены против пелагианина Юлиана и полупелагиан из Галлии, на которых его внимание обратили два мирянина, Проспер и Иларий. Эти антипелагианские труды оказали поистине огромное влияние на Католическую церковь, и именно по приводимым в них критериям отслеживались пелагианствующие тенденции в иерархической и монашеской системе, — но по духу эти труды никогда не были такими кровавыми и зашоренными, как выросшая на их основании система. Они ждали благоприятного будущего и подспудно готовились противостать этой временно возобладавшей системе.