Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

— Решено! — говорит Флинт и щелчком пальцев оживляет Миранду. Она бестолково мигает. Мне почему-то кажется, что все это — притворство, что она вовсе даже и не спала. А все остальные по-прежнему стоят, застыв там и сям на палубе, словно кони на октябрьском лугу. Миранда, как спросонья, широко открыла один глаз и, вдруг спохватившись, что она в лохмотьях, полуголая, спешит прикрыться руками, стать к нам спиной.

Меня трогает ее смущение, и я, как последний дурак, вдруг предлагаю:

— Раз на вашей стороне такое преимущество, давайте тогда поднимем ставки, и если, паче чаяния, я выиграю, то пусть мой выигрыш будет крупным, как и ваш.

Доктор Флинт вздергивает брови, упирает руки в боки. — Скажем, если я побью вас каким-то чудом, то мне достанется… Миранда.

— Ни за что! — вскрикивает дочь Флинта, и на лице ее ужас.

Он бросает на нее взгляд. Она страшна, как горбатый гном, взъерошена, как котенок, которого трепала собака. Это кажется ему забавным.

— Решено, мой мальчик!

Он хитро ухмыляется.

— Ты, я вижу, весьма самоуверенный молодой человек. Если бы я не располагал точными сведениями, я бы, пожалуй, решил, что ты просто притворяешься, а сам умеешь играть.

— О, в шахматы я большой мастак, это уж точно.

Доктор Флинт в ответ еще раз снисходительно усмехнулся.

И вот мы отправляемся в капитанскую каюту, где стоит шахматная доска с расставленными фигурами, и усаживаемся на места, а Миранда подглядывает из-за двери. О чем она думает, сказать не могу, но одно несомненно: что бы она ни думала обо мне, на своего папочку она теперь глядит совершенно новыми глазами. Он согласился проиграть ее в рабство за удовольствие одной шахматной партии. Родную дочь! После всего, что она для него сделала! Флинт сидит спиной к двери и не видит ее лица. А я размышляю о ней, прикидываясь, будто все мое внимание сосредоточено на ходах, которые он мне втолковывает. Пожалуй, думается мне, она не так уж и против власти Апчерча. Хитрюга Флинт спрашивает, все ли мне понятно в его объяснениях. Он нарочно говорил так, чтобы сбить меня с толку. Я путаюсь в фигурах, показываю, какой я темный человек. Миранда следит за мной, с восхищением или тревогой — не могу точно сказать. Он принимается объяснять заново, еще сбивчивее прежнего. Корабль стоит прочно, как твердая земля. Наконец объявляю, что я готов. Почти без жульничества, вытягиваю белую пешку. Дрожащими пальцами, весь в поту, начинаю игру. Мы быстро сделали по шесть ходов.

И вдруг Флинт подскакивает на стуле и орет как полоумный:

— Новичок! Да ты играешь королевский гамбит!

— Засада! — дико кричит Миранда.

Старик побелел и над доской потянулся ко мне. Я не успел отшатнуться, как его пальцы сомкнулись у меня на горле. Я с криком рванулся — его руки жгучим пламенем обжигали мне шею, — я поднял кулаки для самозащиты, но увы! — ничего этого не потребовалось. Перед моим потрясенным взором — вот вам истинный бог! — лицо его из белого как мел стало желтым, из желтого — страшным, кроваво-черным. Пот ручьями хлынул по лбу, веки смежились, виски взбухли, и он вдруг весь задымился, как груда старого тряпья, изрыгая облака пара. Каюта наполнилась невыносимым, удушающим смрадом, и я не успел даже вскрикнуть, как старик вдруг зазмеился языками пламени, точно огромная черная бочка на двух ногах, весь заполыхал, и из цилиндра повалил дым с хлопьями сажи, как из паровозной трубы.

— Внутреннее самовозгорание! — в ужасе выговорил я и отвернулся. Но при этом я знал, чувствовал, что мне надо делать. Сорвав портьеру, чтобы обезопасить себя, я обхватил эту кипящую, шипящую массу, выволок через люк на палубу, дотащил до поручней и вывалил за борт. Со змеиным шипением она ушла под воду. Внизу на палубе матросы продолжали стоять и спать.

— Флинт умер! — крикнул я, взмахивая руками. В них — ни малейших признаков жизни.

Позади меня в каюте раздался жуткий полусмех, полуплач, и я побежал к Миранде.

XXVIII

Приближается конец, признаюсь в этом, мой честный читатель. Неистощимый запас трюков истощился — почти. Доктор Флинт из простого технического приспособления — из куклы чревовещателя! — стал горячим выразителем всякой преступной, всякой псевдохудожественной мысли. Его смерть, хотя и небеспрецедентна в мировой литературе, у любого негодяя попроще может вызвать корчи зависти. А что до Миранды… но этот бант еще не завязан. Она сидит и задумчиво разглядывает старого морехода. У нее даже мелькает мысль взяться за дело самой: может быть, даже она и возьмется. Знаем мы таких. И ангел тогда ее поддержит (а что такое поддержка ангела, затрудняюсь сказать). Гость — тоже.