Никколо Макиавелли

…Группа молодых дворян обедает вместе с Аламанно Сальвиати и Бартоломео Ридольфи, возглавляющими оппозицию правительству Содерини; вино льется рекой, языки развязались, сотрапезники всячески поносят mannerino — марионетку, подручного, сводника. «С тех пор как я вошел в Совет десяти, я ни разу не дал ни одного поручения этому негодяю», — утверждает Сальвиати. Mannerino — это о Никколо Макиавелли. Совершенно очевидно, что лестные слова, предпосланные «Деченнали», не смягчили Сальвиати, которому была посвящена поэма. Между тем Никколо искренне восхищался человеком, который когда-то умиротворил Пистойю и Вальдикьяну, — энергичным и властным, прозорливым гонфалоньером, пожизненное избрание которого Макиавелли радостно приветствовал тогда, когда только вводилась эта должность. Но восхищение Макиавелли по силе своей было сравнимо с недоверием, которое, в свою очередь, испытывал к нему Аламанно только потому, что Никколо был связан с братьями Содерини.

Сальвиати и его друзья не могли простить Содерини, что тот предал свое сословие и объявил себя «демократом» тогда, когда после падения Савонаролы они надеялись на триумф олигархической партии и мечтали навязать городу конституцию, созданную по образу и подобию венецианской, а также всемогущий сенат, все места в котором заняли бы они, оптиматы, члены могущественных семейств.

Эта оппозиция начала действовать более активно, когда Максимилиан Австрийский, мечтая воскресить прежнюю Священную Римскую империю^[55], объявил о своем намерении провозгласить себя императором и короноваться в Риме. В этих условиях Флоренция должна была выбирать, какую внешнюю политику ей проводить. Оптиматы желали сближения с империей, может быть потому, что тут сказывались традиции, которые были еще живы в знатных семействах. Содерини же считал, что у Максимилиана нет никаких шансов добиться цели, потому что он никогда не получит согласие и финансовую поддержку от всех государей и городов Германии, без которых не может ничего предпринять^[56]. Кроме того, Людовику XII не понравится, что императорская армия пойдет через Ломбардию, а французы — это реальная опасность, и с ней следует считаться. Противники же усматривали в настойчивой франкофильской политике Содерини желание кардинала^[57] сохранить свои церковные бенефиции во Франции.

Юлий II, не доверяя Максимилиану (поговаривали, что тот хочет получить и тиару), пытался отговорить его от этой затеи, хотя и пообещал, что предоставит своему легату полномочия короновать Максимилиана в Риме.

Высадка в Италии императорской армии — что это, бахвальство или реальная угроза? Содерини решает отправить Макиавелли на разведку. Но оппозиция возмущена: почему снова этот чиновник? Во Флоренции достаточно родовитых молодых людей, будущих послов, для которых это прекрасная возможность попрактиковаться. Франческо Веттори, например, который тоже «хорошо пишет». Содерини уступает: пусть будет Веттори. Пусть он отправляется в Констанц-на-Рейне, где созван рейхстаг — имперское собрание, — но не в звании посла. Посла назначат тогда, когда дело примет серьезный оборот.

Друзья успокаивают Никколо: они рады, что Маккиа «послал императора к черту», как писал один из них.

Но игра еще не окончена. Если оппозиция опасалась того, что при императоре будет находиться человек правительства, объективность которого одним этим уже будет подвергаться ими сомнению, то Содерини боится теперь, что доклады Веттори из Констанца, сознательно или нет, будут лить воду на мельницу его врагов. Кроме того, сможет и захочет ли неопытный юноша противостоять требованиям Максимилиана, которому нужны деньги — много денег — в обмен на покровительство: император не сомневается, что ему удастся подчинить своей власти всю Италию. И Содерини решает все-таки отправить туда Макиавелли, чтобы проследить за Веттори и передать ему четкие инструкции: торговаться, торговаться и еще раз торговаться! Если придется давать деньги императору, то пусть сумма будет как можно меньше и передана как можно позже — тогда, когда он и в самом деле перейдет границу, — и частями.

Повод для того, чтобы послать секретаря Макиавелли, был найден: ненадежность почты, которую регулярно перехватывала полиция императора. Макиавелли должен доставить Веттори последние инструкции Синьории.

Никколо, выехавший в последних числах декабря 1507 года из Флоренции в Констанц через Савойю и Швейцарию, чтобы не попасться ни французам, ни венецианцам, и в самом деле передал инструкции Веттори, но устно. Опасаясь, что в Ломбардии его будут обыскивать, Никколо вынужден был уничтожить письма, которые вез. Если бы он был простым курьером, не знавшим содержания посланий, Веттори не получил бы нужные инструкции.

* * *

Чего не могли предвидеть ни Содерини, ни Сальвиати, так это того, что между Веттори и Макиавелли завяжется тесная дружба, основанная на взаимном уважении и восхищении. Оба говорили на одном языке, языке культуры, который стирает разницу в возрасте и происхождении, оба горели одинаковой страстью к политике.