Никколо Макиавелли

В «республиканских» же кругах это вызвало глубокое замешательство. Пьеро Содерини, ради того чтобы заставить Макиавелли отказаться от контракта, который опасно связывал его с Медичи, предлагает ему пост секретаря маленькой республики в Рагузе. Получив отказ, который он, может быть, приписал нежеланию Макиавелли отправиться в изгнание, экс-гонфалоньер предлагает Никколо поступить на службу к Просперо Колонна, известному римскому патрицию, враждебному к Медичи, с жалованьем, достигавшим двухсот дукатов в год на всем готовом. Но возможность заняться делами Колонна не так льстила самолюбию Макиавелли, как звание официального историка, к тому же он питал надежду воспользоваться заказом кардинала, чтобы довести до него свою критику флорентийских учреждений и нравов. Сделал ли Никколо «правильный выбор»? Во всяком случае, он думал, что да.

На какую каторгу он себя обрек! Три года спустя он все еще обливался потом и кровью, пытаясь в «Истории Флоренции» обойти все рифы. «Я боюсь вызвать слишком много недовольства и если слишком возвеличу, и если умалю значение события», — жалуется он Франческо Гвиччардини. Если бы друг мог ему помочь! «Что ж, я последую собственному совету, — заключает Никколо, — и приложу все усилия к тому, чтобы сказать правду и чтобы не дать никому повода для неудовольствия».

Однако игра, которую он вел, была весьма опасна: «Я расскажу о событиях, случившихся после того, как Козимо пришел к власти; но умолчу о том, какими способами он ее достиг. Тот же, кто захочет понять это, должен будет принять к сведению то, что я вложу в уста его противников, ибо то, о чем я не хочу говорить сам, я вложу в уста его противников».

Когда меценат и государь суть одно и то же лицо, самоубийство требовать даже малейшей свободы слова. Интеллектуал не может обходиться без маски. Макиавелли не избежал этого, как и любой другой придворный писатель, будь то в Риме, Ферраре или во Флоренции… «Уже давно я не говорю то, что действительно думаю, и не думаю так, как говорю, и если у меня вырываются иногда обрывки истины, я прячу их под таким слоем лжи, что их трудно бывает отыскать», — не без самодовольства признается он Гвиччардини. Имеющий уши да слышит! Вот что, если не принимать во внимание провокационный характер этого высказывания, может весьма обескуражить того, кто думает открыть для себя «истинного Макиавелли», основываясь лишь на том, что выходило из-под его пера.

«ИСТОРИК, КОМИК…»

18 ноября 1523 года кардинал Джулио Медичи воссел наконец на престол святого Петра. Официальный историограф Флоренции, вынужденный теперь соблюдать особую осторожность, мог снова надеяться на лучшее.

Кардинал Джулио рассчитывал унаследовать тиару прямо от своего кузена Льва X, но в конклаве, открывшемся вскоре после того как папские войска под его, Джулио Медичи, командованием при поддержке армии Карла V захватили Милан, царило величайшее смятение. Император поддерживал кандидатуру флорентийца, но Франциск I предупредил, что, «если человек, послуживший причиной войны, станет папой, и он сам, и все его королевство откажутся подчиниться Церкви». Колонна, движимые ненавистью к Медичи и честолюбием — один из членов их семейства, кардинал Помпео, также мечтал о тиаре, — делали все, дабы лишить Джулио последних шансов на успех.

9 января 1522 года изнемогающий конклав, о котором посол императора писал, что даже в аду нет такой ненависти и такого количества чертей, сколько их собралось в лоне Священной коллегии, назвал имя Адриана Утрехтского — кардинала Тортозы и бывшего наставника Карла V. Римляне были в ярости: иностранец! варвар! чужак! Его даже не было в конклаве! «Святой человек», — смущенно оправдывались прелаты, сознававшие свой промах. «Годящийся скорее в монахи, чем в папы», — скажет Франческо Веттори.

Мечта Льва X об Италии, объединенной под властью папы, так и осталась мечтой. А Макиавелли в своей деревне пришлось оставить грезы о сильном государстве под властью Медичи, частью которого стала бы Тоскана. Все рухнуло. В Урбино сторонники герцога делла Ровере, сосланного в Венецию, изгнали правителя, поставленного Львом X; в Ломбардии папские войска рассеялись вскоре после отъезда кардинала Джулио на конклав; в Милане правили не Медичи, а Сфорца и герцогский трон занимал Франческо, второй сын Лодовико Моро; в Ферраре Альфонсо д’Эсте повелел отчеканить медаль с девизом «Ех ore Leonis» («Из пасти Льва») и начал войну за возвращение себе городов, которые Лев X у него отнял. Флоренция замкнулась в себе.

К счастью, вредоносные испарения римского климата были гибельны для пап-иностранцев, и Адриан Утрехтский скончался уже в сентябре 1523 года. Он умирал с тяжелым чувством, что не смог ничего сделать: ни реформировать Церковь, которой угрожали лютеране, ни сохранить строгий нейтралитет, который обязался соблюдать в начале своего правления, ни положить конец битвам, не дававшим христианскому миру объединиться для крестового похода против турок.