Никоарэ Подкова

Михаил Садовяну НИКОАРЭ ПОДКОВА

1. НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ ГОРАШКУ ХАРАМИНА

Семьдесят два года минуло с той поры, как почил вечным сном старый господарь Штефан[1], отец Молдовы[2].

В горе-злосчастье жила страна: гибли в ней люди и от чумы, и от голода. И столь же опустошительны были междоусобные войны за престол. Как и прошлое столетие, законные и незаконные отпрыски господарского дома, жаждавшие власти и быстро сменявшие друг друга, учиняли с помощью валахов, ляхов и татар побоища, набеги и пожары. А за разбитые горшки расплачивались бедняги хлеборобы. Недаром в народе сложилась поговорка о смутных тех временах: «Смена господарей — радость безумцев». Тяжко было от такой жизни молдаванам; вконец разорили народ чужеземные ратные дружины, их грабительские набеги. Не выдержав, хватались молдоване за сабли и бросались в междоусобные сечи. Толкало их на это и лихоимство бояр, ибо силой отнимали бояре землю у рэзешей[3] и без зазрения совести измывались над хлебопашцами. В те годы родилась и другая поговорка: «Алчность продает и отчизну и народ…»

В конце весны 1576 года, в праздник Троицы, на постоялом дворе Горашку Харамина набралось немало приезжих. Подворье Харамина стояло на перекрестке дорог, ведущих к Роману, к Пьятре и Бае, в долину Серета и к стольному городу Яссы. В Троицын день в Тукилацах, куда переправлялись через Молдову по наплавному мосту, была ярмарка, и, возвращаясь с нее, кое-кто из жителей окрестных сел задержался у Горашку Харамина. Проезжие распрягли лошадей и, собравшись кучками, вели беседу — кто тут же во дворе на солнцепеке, а кто в прохладной тени старых ореховых деревьев, украшавших пологий холм у поворота дороги. Постоялый двор, он же, как водится, и питейный дом, был хорошо укрыт от ветра и с северной, и с восточной стороны. Строил его из бревен и глины поп Илие, дед корчмаря, прозванный «господаревым попом» за то, что, встретив однажды князя Штефана и его свиту, преподнес господарю и придворным бочку вина. Поблагодарил попа Илие господарь, улыбнулся и похлопал его по плечу. Горашку Харамин хвастал, что с кружкой вина справляется ничуть не хуже своего деда, «господарева попа».

С десяток плугарей коротало здесь время, слушая затейливые небылицы, собранные на ярмарке; но, кроме затейливых небылиц, без которых не обходится в Молдове ни одно сборище, не забывали они также поделиться и свежими новостями, да поминали невзгоды страны и злоключения господаря Иона Водэ[4], павшего позапрошлым летом в битве с басурманами.

Горашку Харамин, высокий, широкоплечий и толстый старик, осушил уже третью кружку терпкого вина, проливая каждый раз по капле на помин души князя Иона. Капли скатывались по бороде за пазуху и на живот. После третьей кружки заодно с каплями вина потекли и слезы от скорбных воспоминаний. Хуторяне окружили Горашку и потянулись к нему со своими кружками. Дед Леонте Спыну из Мирослэвешт вытер рукавом худое лицо, покрасневшие от слез глаза и, заикаясь, проговорил уныло:

— Государь наш Ион Водэ бы-бы-был народным князем. Да простит ему бо-бог прегрешения; многих обиженных судил по чести, по правде, многих людишек миловал. Прошел уже год и девять месяцев, как погиб он, а в отдаленных церквах попы все еще поминают его.

— Только в княжение Штефана Водэ помнили о нас, — сказал Харамин, важно выпячивая грудь. — Меч господаря был тогда заступником обездоленных. Но, думаю, не погрешу против истины, коли скажу, что меч Иона Водэ больше скосил бояр, нежели меч старого Штефана. При старике Штефане не дерзали бояре творить такие подлости, какими мы свидетелями стали ныне.

— Ве-верное слово, — проговорил, заикаясь, мирослэвештский рэзеш.

— Умное и верное, — дружно подтвердили и остальные слушатели хлеборобы из окрестных сел.

Саву Фрэсинел из Митешт топнул ногою. Был он ростом мал и собой неказист, зато ежовые колючки бороды, которую еженедельно подстригала ему жена — баба Чиряша, воинственно топорщились у него во все стороны.