Никогда больше (ЛП)

Я поернулась, вытирая грудь о холст, стоя на четвереньках. Гортанный стон сорвался с его губ, и он притянул меня обратно к себе, так что мои ягодицы коснулись его твердости. Опустившись на колени позади меня, он наклонился, чтобы поцеловать моё плечо, его горячее дыхание дразнило мою шею до такой степени, что волосы на моей коже зашипели.

Его руки обхватили мои груди, затем прошлись по всей длине позвоночника, пока, наконец, не остановились на том, чтобы взять в охапку мои волосы и откинуть голову назад. Я вытянула шею навстречу ему для поцелуя, его язык требовал входа. Влажность скапливалась между моих бедер, я была в отчаянии, ощущение его твердости, пульсирующей за моей спиной, подводило меня к краю.

Он врезался в меня, и я издала беспомощный стон. Он крепко прижимал меня к своему торсу, обхватив рукой мой живот. Он казался ещё толще, чем был, и я впилась ногтями в его хватку. Мои брови сошлись в жесткую линию, и я полностью потеряла представление о времени.

Он освободил меня от своей пытки, его руки сжали мои бедра, и я наклонилась вперёд, мои груди снова коснулись холста, мой зад приподнялся. Я выгнула спину, чувствуя, как он пульсирует у меня в животе. Под грубостью нашего слияния дерево заскрипело, когда — то натянутый холст ослаб. Я держалась за самый его конец, прижимаясь к нему щекой. Мои глаза искали Аякса, и вид его, на грани потери контроля, пожирающего меня глазами, вызвал во мне новую волну жара.

Он скользнул руками вниз по моему животу и, возвышаясь надо мной, стал осыпать нежными поцелуями мой позвоночник. Мой живот сжался. Мой клитор запульсировал. Мой разум помутнел. Всё это было слишком интенсивно. Слишком хорошо. Слишком…

— Я больше не могу, — я судорожно глотнула воздух. — Мне нужно…

Кончить. Я проглотила своё последнее слово, и он ускорил свой неистовый темп до ритма, который дал мне понять, что он тоже был близко. Я прижималась к нему своим задом, снова и снова, прямо перед тем, как он отправил меня в небытие. Мои силы иссякли, и мы взорвались вместе в одном последнем интенсивном толчке. Он поцеловал меня в затылок, и мы оба столкнулись рядом с полотном, на котором был изображен наш первый раз. Мы остались лежать на спине, осматривая беспорядок, который устроили в его студии, пока восстанавливали контроль над своим дыханием.

Наши головы повернулись друг к другу. Я, вероятно, покраснела, а он в кои — то веки был потрясающе неопрятен.

— Ты знаешь, я больше не позволю тебе уйти, — уверенно сказал он, вероятно, имея в виду, что наш контракт заканчивается завтра — не то чтобы это имело значение.

Узел тревоги вокруг моего сердца снова завязался.

— У нас сложные ситуации.

— Я знаю, — он не настаивал. — Ты хочешь побыть в таком состоянии ещё немного?

— Да, — я улыбнулась, и он раскрыл объятия, чтобы я легла ему на грудь, завернувшись в его объятия. — Но только на мгновение. Мы не можем притворяться, что это реально, иначе будет слишком больно, когда мы проснёмся.

— Я думаю, что для этого уже слишком поздно.

Я закрыла глаза.

— Я знаю.

— Ты сделала это, Аврора. Ты вдохновила меня, — прошептал он.

Ты вдохновил меня.

Луна скрылась за тёмным облаком, и это было похоже на конец.

ГЛАВА 24

Я пронесся через свою студию и вытащил из ящика сделанные мной эскизы Авроры, странное и непреодолимое чувство пожирало меня изнутри. Было больно. Это было похоже на взрыв, превратившейся во что — то грязное, болезненное и в чем — то блаженное.

— К чёрту это, — я пытался не обращать на это внимания, сжимая руку в кулак, мои карандаши падали на пол. Я даже не беспокоился о беспорядке. Оно было живым.

Разноцветный пейзаж разрывал черную пустоту внутри меня, и я встал перед эскизами Авроры, которые я вывесил на своей доске, как своего рода доска настроения серийного убийцы. Она вернулась в свою спальню пару часов назад, но её запах и воспоминания о ней были всё ещё очень живы. Она сказала, что будет продолжать писать свой роман всю ночь напролет, и я сказал, что буду делать примерно то же самое.

Я схватил палитру и использовал различные цвета, от кобальтово — синего до диантусово — розового и кадмиево — оранжевого. Поток красок почти резал мне зрение; он был ярким и необычным. В детстве мой психотерапевт посоветовал мне рисовать, чтобы передать неизвестные эмоции, охватившие меня, те, которые я не мог описать или понять.

В каком — то смысле мне казалось, что я был ослеплен тёмной ночью, где призраки преследовали меня на протяжении всего путешествия. Мой отец называл это слабостью. Настоящие мужчины не рисуют. Я потерял способность чувствовать, эмоции не проникают сквозь мою маску. В тот день, когда моей матери поставили диагноз, я ничего не чувствовал — это было оцепенение. Боль в моих жизненно важных органах исчезла за две секунды. В тот день, когда я стал бездомным, я не злился. Когда у меня был секс, он казался посредственным и скучным. Слова и наказания моего отца не причиняли мне боли.

Я думал, что не могу чувствовать. Что я родился с неисправным сердцем.