Никогда не разговаривай с чужими

Выдумывай как можно меньше, приказал себе Чарльз. Он хорошо усвоил науку обмана. Итак, он жил на Черч-Бар со своими родителями и братьями. Ему двенадцать — хоть было против его правил и почти болезненно делать это, он уменьшил свой возраст на два года. И Питер Моран, казалось, без труда поверил, что ему только двенадцать.

— Где будешь учиться дальше?

— В Россингхеме, — ответил Чарльз. — Я буду там учиться со следующего семестра.

Принесли спагетти. Чарльз совсем не чувствовал голода, но понимал, что должен заставить себя есть. Питер налил себе уже третий стакан.

— Я учился в Россингхеме, — сказал он.

Чарльз внимательно посмотрел на него. Даже один год учебы в Россингхеме накладывал отпечаток на учеников, приучал их к аккуратности и чистоплотности. Было совсем не обязательно дважды в день принимать душ или менять рубашки, это было уже делом самого Чарльза, что в глазах одноклассников выглядело даже эксцентрично, но следить за своим видом становилось привычкой. Однако Питер Моран выглядел если не грязным, то каким-то неряшливым. При каждой их встрече волосы Питера нуждались в мойке. Как можно так опуститься после Россингхема и отказаться от прежних привычек?

Правильное, безукоризненное произношение неожиданно кольнуло Чарльза. Конечно же! Оно с первой встречи необычайно озадачило его хорошо знакомыми нотками россингхемского выговора. Питер Моран владел речью Россингхема. А вдруг и в его разговоре Питер смог уловить это?

Питер сменил тему, пока Чарльз, встревожась, размышлял над этим. Теперь он говорил об интересах, о своих любимых занятиях. А что Ян любит делать? Какие игры? Что-нибудь коллекционирует? А как насчет театра? Кино?

Чарльз неохотно признался, что ему больше нравится кино. Его тарелка опустела, он достал колоду карт из кармана джинсов и проделал «водопад», только не тот, которым он развлекал родителей и Сару, а просто перемешал карты через одну. Питер Моран был удивлен. Он попросил повторить. И пока карты свободно падали во второй раз, перемешиваясь, выпархивая то из правой, то из левой руки, Чарльз лихорадочно думал, как вернуть разговор к Россингхему. И, несмотря на то что припекало солнышко, он почувствовал тревожный неприятный холодок.

— Мы могли бы пойти в кино вместе, — предложил Питер.

Чарльз опять кивнул, натянуто улыбнулся и положил карты в карман.

— Ты занят в пятницу?

— В пятницу вечером? — уточнил Чарльз.

— Ну, возможно, на сеанс в половине шестого, если ты не опоздаешь потом домой.

Питер повернулся против солнца, и толстые стекла очков скрыли блеск глаз. Стекла иногда были обычными толстыми линзами, которые увеличивали бесцветные глаза до противоестественных размеров, иногда казались зеркалами, отражающими ангельское личико Чарльза, доведенного до отчаяния, а иногда превращались в непрозрачные, плоские кружочки из тусклого металла или, возможно, сплава олова или свинца.

Питер сильно вспотел, и капельки пота на его лице напомнили Чарльзу влагу, которая выступает на засохшем сыре. И Чарльз отважился на провокационное предложение. Так сказать, разведку боем. Но если Питер Моран согласится на него, Чарльз окажется в большом затруднении. Однако он был уверен, что такого не произойдет, так как Питер определенно не согласится.

— А не могли бы вы позвонить мне домой?

Казалось, что очки повернулись к нему быстрее, чем сама голова.

— Не думаю, что это хорошая идея, разве не так?

Ну, что же, все встало на свои места, подумал Чарльз, картина прояснилась. Так ответить — Чарльз однажды слышал, как сказал отец, — значит не назвать вещи своими именами, то есть просто уйти от ответа.

Питер назвал фильм. Это было что-то японское и непонятное, его демонстрировали в «Фонтейне» на Руксетер-роуд.

— Давай встретимся у входа, — предложил Питер Моран и широко улыбнулся. Но почему-то в этот раз улыбка не сделала его вид привлекательным или приятным, а, наоборот, придала — Чарльз подыскивал подходящее слово — волчье выражение.

Он не должен идти в кино, он даже близко не должен подходить к этому месту. Он и так сделал достаточно, гораздо больше, чем требовал того долг.

— А когда вы учились в Россингхеме? — внезапно спросил Чарльз.

— О дорогой! Было бы о чем говорить! Ты еще спроси, сколько мне лет. Так я всегда на этот вопрос отвечаю одно и то же, где-то между тридцатью и смертью. — Он вылил остатки вина в стакан, повернулся и поманил пальцем официантку. — Ну, а теперь надо платить, Ян. Как за все, что ты получаешь в этой жизни, любовь ли это или макароны в томатном соусе. Так вот, я поступил в Россингхем в благословенный 1965 год. Ты увидишь мое имя в списке бывших учеников в часовне, в списке отличившихся на войне. Я жил в Питт-Хаусе, и в последний год моей учебы заведующим там был сухарь-евнух, латинист, которого звали Линдси.

Чарльз внимательно смотрел на Питера, чувствуя, что начинает понимать цели Манго.