Никогда не разговаривай с чужими

— Ты не хочешь пить, Дженифер? Мы могли бы взять бутылочку вина или какой-нибудь напиток, что-нибудь холодное.

— Мне все равно. Вина, если ты хочешь. — Она подняла глаза и со слезами в голосе продолжила: — Ты, наверное, думаешь, что я тебе угрожала, по крайней мере, это могло так показаться. Извини, я вовсе не хотела. Я не взяла бы у тебя ни пенса, ты знаешь. Мне и в голову бы не пришло делить твой дом.

Как будто чья-то рука сжала сердце. Теперь он понимал, почему писатели и поэты прошлых лет говорили о сердечной боли, о том, как разбиваются сердца, нечто подобное он сейчас почувствовал внутри себя, в своей груди сам.

— Я хочу, чтобы мы делили дом, — прошептал он. — Ты и не представляешь, как я этого хочу.

Дженифер затрясла головой. Подошла официантка, Джон заказал вино и немного льда на случай, если оно окажется недостаточно охлажденным.

— Если бы я курила! Иногда было бы неплохо выкурить сигарету, но я не курю. И никогда не могла научиться.

«Как и я, — подумал Джон. — Мы так с ней похожи, даже думаем о многом одинаково».

Меню было написано мелом на доске, выставленной у двери, но Джон был уверен, что Дженифер, так же как и он, не сможет съесть сейчас ни крошки. И действительно, он спросил, она отказалась:

— Нет, я ничего не хочу. Слишком жарко.

Выходя из дома, Джон не надел пиджак. Сейчас на нем была только тонкая хлопчатобумажная рубашка с закатанными рукавами. Сложенный вчетверо листок — сделанная в библиотеке ксерокопия сообщения о Питере Моране — лежал в кармане брюк. Кончиками пальцев он чувствовал гладкую поверхность плотной бумаги.

— Нам не следовало бы жениться никогда, — неожиданно резко сказала Дженифер. — Это была ужасная ошибка. Я вышла за тебя замуж только потому, что не смогла выйти за Питера, ты должен это знать. Ты мне нравился, но я не была влюблена в тебя. И что он однажды вернется, мне надо было б уяснить.

— Он когда-нибудь говорил тебе, почему сбежал?

Вопрос, казалось, удивил Дженифер, но официантка, принесшая вино, помешала ей ответить. Джон выпил полный бокал, чего никогда не сделал бы раньше, но уроки Марка не прошли бесследно.

— Я должна быть с тем, кто во мне нуждается, — уклонившись от прямого ответа, начала Дженифер. Золотистое вино в ее бокале слегка искрилось. — Я поняла, что должна заботиться о том, кому это необходимо. Большую часть своей жизни я заботилась о ком-нибудь, об отце, который долго болел, потом о матери. Ну, да ты все знаешь. Удивительное чувство охватывает, когда понимаешь, что от тебя зависит чья-то судьба, чья-то жизнь. Кто-то нуждается в твоей заботе и поддержке. Я подумала, что и тебе нужна моя забота, Джон. Но ты, оказывается, в ней не нуждаешься, ты сильный. И ты сам собирался обо мне заботиться. А Питер зависит от меня, я для него опора, он пропадет без меня.

— Это я пропадаю без тебя. — Голос Джона дрожал.

— Нет, это неправда. Ты выживешь, а он — нет. Он цепляется за меня, как если бы я была — ну, своего рода поддерживающий жизнь аппарат. Я должна спросить тебя снова, я должна добиться от тебя ответа, ты дашь развод? Пожалуйста, Джон.

Джон налил себе второй бокал и подумал — теперь или никогда! Лучше как-нибудь рассказать ей. Для нее же лучше узнать все. «В конце концов, я ее муж, а это значит, что могу использовать все права, чтобы вернуть ее, всю силу магнита, чтобы притянуть ее к своему полюсу».

Почему же потом он почувствовал, что сделал, должно быть, что-то безнравственное и несправедливое? Дженифер сидела, печально опустив голову. Затем подняла руку и сняла темные очки, до этого все еще закрывавшие ее глаза. Джон медленно вытащил из кармана сложенный лист бумаги и, взглянув на Дженифер, неожиданно увидел за ее спиной Марка Симмса. Марк сидел за столиком рядом с входом в винный бар. Он был один, графин красного вина и какой-то салат, к которому он, похоже, не притронулся, стояли перед ним. Джон поспешил отвернуться.

— По телефону я сказал, что должен кое-что рассказать тебе, — обратился он к Дженифер.

— Да? Я забыла, — откликнулась она. — Ну и что же?

Джон был почти уверен, что жена уже знала все. Вероятно, именно поэтому она и несла всякую чушь о механизмах жизнеобеспечения. Догадка страшно огорчила его. Но, возможно, это и к лучшему?

Он начал говорить торопливо, беспристрастным тоном, излагая только факты, которые были ему известны, кратко передавая содержание газетной статьи. Когда Джон дошел до признания Питера Морана в домогательстве к ребенку, он заметил, как Дженифер мертвенно побледнела и покраснела полоска, оставленная на переносице солнечными очками.

— Я не верю тебе, — сказала она, когда Джон закончил рассказ.

— Разве ты ничего не знала? А я почему-то думал, что ты уже знаешь.

— Ты все выдумал.