Никогда_не... (СИ)

— Да, — его ладони ложатся мне на плечи, он рывком притягивает меня к себе, и я вскрикиваю — не от боли, нет. От радости. Я понимаю, что Артур не шутит, что он готов к переменам. От него прет такой пьяной, отвязной свободой, что я почти захлёбываюсь в ней и только повторяю:

— Со мной? Ты уедешь вместе со мной? Ты… хочешь этого?

Каждый новый вопрос подстегивает в нем какое-то ожесточённое желание, заставляет быть резким, напористым, его дыхание мешается с хриплыми выдохами, с гортанными низкими звуками, которые он еле сдерживает — и в темноте я ощущаю это не кожей, а оголенными нервами.

— Не надо, — прошу его. — Не сдерживайся. Забей на все. Ты скоро уедешь… со мной. Ты же хочешь этого? Хочешь, да?

Пусть он снова и снова говорит мне, что согласен. Снова и снова.

За окном вдруг начинается дождь — в одну секунду, как будто сверху резко включили душ, шумный поток ударяет по карнизу, разбиваясь о него тысячами капель, в нашу сторону от окна начинает заливаться вода — я вижу это при яркой вспышке молнии, которая сопровождает гром, и выхватывает голубоватым свечением все вокруг. Хватая грозовой воздух широко открытым ртом, подаюсь вперёд — и на лицо, на плечи, на руки, которыми я упираюсь в оконную раму, попадают капли дождя, смешиваясь с капельками пота на теле, и скользят вниз, оставляя за собой маленькие мокрые дорожки. На короткий миг я как будто соединяюсь с этим ливнем, с молнией, с облаками, с землей, с небом. Со всем. Как будто я — это мир, а мир — это я.

Артур, возвращая реальность, оттягивает меня от подоконника, пока я буквально вишу у него на руках. Пальцами ног едва касаюсь его пальцев, потом упираюсь, наступаю на них, и смеюсь от того, какие у нас получаются совместные шаги.

Мы снова падаем с ним на кровать, и она возмущённо и нервно скрипит, но теперь, в полной тишине поздней ночи, разрушаемой только слабым рокотом грома, ее визги звучат в два раза надрывнее, напоминая страдания убиваемой чайки. Конечно, это не вызывает радости в соседях, которые хотят вздремнуть хоть пару часов перед рабочим днём, когда им снова предстоит биться за жизнь, добывая деньги, которые к вечеру можно пропить. Грохот по батареям начинается такой сильный, что я понимаю — стучат не только те, кто уже тарабанил до этого, снизу, — а и с боку, слева, справа, со всех сторон. Наверное, будь у Артура соседи сверху, они бы тоже лупили швабрами, или вениками, или чем они это делают — но, к счастью, мы с ним на сам верхнем, пятом этаже.

— Да сколько можно!

— Харэ уже! Дай поспать!

И самое смачное возмущение, залетающее к нам в окно сквозь шум дождя:

— Мужик, имей совесть! Заткни ей рот!

Кому — мне или кровати, я так и не могу понять, но начинаю давиться смехом — кажется, возмущены даже наши друзья-алкоголики, успевшие закончить разборки и теперь тоже желающие тишины.

Только какая может быть тишина в доме, постороннем из блоков, которые напоминают тонкие фанерные доски, в доме, где кто-то чихнёт, а ему, как это было в моей детской квартире, дружно желают здоровья все ближние этажи?

Артур, видимо не понимая причины моей странной реакции — я сама не пойму, почему мой смех напоминает скорее славленные всхлипы, останавливается на секунду, успокаивающе целует меня — очень нежно, в губы, в щеки, кажется, даже в кончики ресниц, и одной рукой упирается в стену, придерживая спинку кровати, пытаясь остановить ее истошное бряцание.

Эй, зачем он снова сдерживается, зачем хочет опять все контролировать? Только из-за того то мы с ним находимся в звуковой тюрьме особо строгого режима?

Нахожу в темноте его руку, чувствуя, как она напряжена, сдёргиваю вниз, прижимаю к своей груди, веду дальше, по животу, и снова ему шепчу:

— Пофиг… забей. Трогай лучше меня. Трогай, двумя руками

Пусть привыкает не париться по мелочам.

И он забивает. Забивает до такой степени, что скоро все возмущение, все крики, грохот, гром, шум дождя сливаются в какой-то один далекий протяжный гул, который слышится как будто сквозь толщу воды. Ничего это нет, все это не важно. Есть только он и я. И совсем скоро мы уедем. Только эта мысль отдаёт внутри жаркой пульсацией, которая проходит через все тело, заставляя его выгибаться едва ли не мостиком. Мы уедем. Мы будем жить вместе. И это не вызывает и капли страха, один только чистый восторг.

И в этот самый момент, чтобы сбросить меня с неба на землю, случается то, что должно было случиться — наша несчастная кровать сдаёт окончательно, передняя пара ее и без того хлипких ножек подламывается, и деревянное дно, на котором держится матрас, с грохотом бьется о пол. Артур, успевая опомниться, быстро перекатывается на бок со мной и, напряжённо дыша, тихо шепчет:

— Ты как? Не ударилась?

— Нет, — не сразу понимая, что произошло, говорю я посреди гробовой тишины — кажется, испугались и умолкли даже наши соседи. Но уже спустя мгновение, офигев от такой наглости, они возобновляют атаку — батареи взрываются волной грохочущего негодования, а мы — неудержимым хохотом.