Никогда не угаснет

— Ты бы тоже ни на один вопрос не ответил, хотя ты и очень умный, — с жаром уверяла Колю Инка. — Ну, как ответить: «Что такое доброта?» Или: «Что такое вилка?» Даже Юра Павлик не знал, что в дождливую погоду нужно брать зонтик.

…Это был очень хороший вечер. Ксения Леонидовна читала стихи, играла польки и краковяки, весёлые марши. Инка сидела до тех пор, пока у неё не слиплись глаза. Сонная, она поплелась к постели и, едва добравшись до неё, сразу же уснула.

Кожанка

В это же время лёг спать Стёпка. Но заснуть он никак не мог — беспокойно вертелся, то и дело вскакивал, громко вздыхал. Не спалось парню. И не потому, что скамейка, на которой он устроился, узка и коротка, не потому, что над головой у него зимнее небо, и холодный ветер, пробираясь сквозь лохмотья, пронизывал до косточек. Где только не приходилось ночевать Стёпке! На вокзалах и под забором, на крышах скорых поездов и в логовищах с собаками и котами. И ничего — спал прекрасно, не страдал бессонницей! А сейчас… Сейчас ему кажется, будто ветер хочет подхватить его, унести на своих крыльях и бросить в далёкой снежной степи. Мальчик надвигает на уши картузик с пуговкой, поворачивается на бок, с головой укрывается кацавейкой. Да, знакомая читателю кацавейка опять на Стёпке. Кожаной куртки нет. И вот мысль об этой потере не даёт Стёпке уснуть, наполняет сердце такой жгучей обидой, что мальчик не в силах сдержать себя и тихо стонет.

Месяц назад, в тот день, когда Стёпка вышел из подъезда Инкиного дома, мир был добрым и светлым. Сверкало зимнее солнце, в воздухе кружились снежинки, и деревья, одетые в белые полушубки, словно протягивали мальчику крепкие руки. Стёпка шёл, расправив плечи, улыбаясь солнцу, прохожим. Давно у него не было так хорошо на душе! Он снял с головы картузик, тряхнул шевелюрой. Кто теперь скажет, что он беспризорник, бездомный бродяга? Никто. Правда, ватные брюки замусолены, изорваны, туфли разные — одна парусиновая, другая бывшая кожаная. Но это ведь сущие пустяки. Главное — кожанка! Взглянув на крепкого паренька в кожанке, каждый подумает — рабочий… Слесарь, видно, или токарь. И само собой понятно — комсомолец. А если кто заметит ещё и клочок полосатой тельняшки, то, возможно, подумает — будущий моряк. Моряк! Стоило Стёпке только на миг мысленно прикоснуться к своей заветной мечте, как он уже не мог ни о чём другом думать. Шумный город, улицы, запруженные людьми, магазины, трамваи, — всё исчезло.

Словно развеялась дымка тумана и перед глазами Стёпки распахнулось море. Оно то сверкало бирюзовыми блёстками, то взмывало вверх, и волны становились во весь рост, пенились и глухо рокотали. Потом мальчик увидел огромный, ослепительно белый корабль, с высокими негнущимися мачтами и алым флагом. А на корабле он увидел крепкого и сурового штурмана — Степана Голубенко. На штурмане был чёрный китель с золотыми полосами, белая фуражка с кокардой, а на боку — кортик.

Стёпка знает: для того, чтобы стать штурманом, нужно много учиться. Ну и что ж? И тут мысли его перескочили на другое. Он вспомнил об Инке — голубоглазой девчонке в юнгштурмовском костюме, о том, как шагали строем пионеры в день октябрьского праздника. Эта смешная девчонка шла, задрав голову, с плакатом в руках. И она не видела, что знакомый её, Стёпка-Руслан, всё время бежал следом за пионерской колонной. Не знала она и того, как завидовал он барабанщику Васе Янченко, как хотелось ему хоть несколько минут побарабанить.

Брест-Литовское шоссе… Там коммуна, мастерские… Всё то, о чём вскользь упомянула Инка, пронеслось сейчас в Стёпкиной голове. Может, согласиться пойти…

Ну как, Стёпка-Руслан?.. А как же свобода? Что ему, Стёпке, за радость без свободы? Запрут на целые дни, бабе заставят подчиняться. Все эти мысли проносились в Стёпкиной голове, когда он зимним днём шагал по улицам в кожаной куртке. Есть не хотелось, и ему доставляло удовольствие, спокойно вместе с толпой двигаться по шумному, суетливому Крещатику, бродить, лениво засунув руки в карманы, по улице Ленина. Мешала только кацавейка, которую он нёс на руке.

Когда сумерки окутали город, Стёпка пришёл на вокзал в логовище. Все были уже в сборе. Петька и шепелявый Ванька сдавали Мареке добычу. Марека — вор-рецидивист лет тридцати — стоял, широко расставив ноги в штиблетах. На лице его — скуластом, побитом оспой, — было написано презрение.

— Это всё? — спросил он, подбрасывая в руке дамский гребешок и потёртое мужское портмоне. — Это всё, что вы добыли за целый день? Нечего сказать, поработали!

— А как я вчера ящик лимонов принёс, это не считается, да? — захныкал Ванька. За последний месяц мальчик ещё больше осунулся. Глаза запали, голые коленки дрожали от холода.

— Заткнись, сопливый! — Марека поднёс тяжёлый кулак к Ванькиному лицу, и тут взгляд его упал на Стёпку.

— А-а — это вы, мистер?..

Заметив кожанку на Стёпке, Марека свистнул:

— Где взял?

— Подарок! — ответил Стёпка и улыбнулся. Он стоял перед ватагой беспризорников, выставив вперёд ногу, гордо выпятив грудь. Восхищённый Ванька открыл рот, а Петька завистливо смотрел на товарища.