Никогда не улыбайся незнакомцам

Его взгляд вернулся к телевизору. Повторный запуск «Сайнфелд» заполнил экран, и его глаза слепо скользнули по персонажам. Он никогда не увлекался просмотром телевизора. У него не получалось сосредоточиться на чем-то одном даже на полчаса, пока он был в этом доме. Слишком много всего происходило в его голове. К тому же телевизор его раздражал. Кроме черно-белых комедийных сериалов и драм, снятых на пленку в 50-х — начале 70-х, остальная часть программы была не чем иным, как грязью, чистым развратом.

Краем глаза он наблюдал за сестрой, стоящей у холодильника. Она открыла его и заглянула внутрь, уперев руки в узкие бедра.

— Разве у тебя не две работы? Знаешь, если бы у меня было две работы, я бы время от времени покупала продукты.

— Что тебе нужно?

— Э-э, давайте посмотрим, — ответила она. — Две или даже одна из четырех групп продуктов питания? Что-нибудь, кроме банки табака и дешевого пива? Ты же должен быть взрослым, забыл? Тебе правда пора начать вести себя как один из них.

Она захлопнула дверцу холодильника и открутила крышку с пивной бутылки.

Он не просил об этой опеке над ней и знал, что у него ничего не получается.

— Пять, — сказал он.

— Что? — спросила она, одергивая свой прозрачный топ.

— Пять. Существует пять групп продуктов питания.

— Пофиг.

— Я оставляю тебе деньги.

— Я трачу деньги. И не на еду. На другое. Вроде презервативов и сигарет.

Он украдкой бросил на нее быстрый взгляд. Она ухмылялась. Он ненавидел ее поведение и ее наряд. Ему не нравился ни один из ее нарядов. Все девочки ее возраста одевались как бродяжки. Неужели они не понимали, насколько это опасно? Что это делало с некоторыми мужчинами? Мужчинами... вроде него.

Его взгляд остановился на пиве.

— Ты слишком молода для этого.

Она фыркнула.

— Слишком молода? Неужели, теперь думаешь, что ты мой отец? О, пожалуйста, ты даже не взрослый. И никогда им не будешь.

Он снова повернулся к экрану телевизора. Картинка расплывалась. Он хрустнул шеей и посмотрел на кофейный столик, где стояла миска с хлопьями, наполовину наполненная молоком.

Таракан пробежал по стене за телевизором, затем проскользнул в щель в стене. Он содрогнулся. Он всегда боялся тараканов, даже в детстве, когда Элли гонялась за ними и смеялась, раздавливая их своими маленькими ладошками. Но теперь она стала старше и перешла к более опасным вещам.

Она бросила бутылку в мусорную корзину к остальным пустым бутылками и коробками из-под замороженных продуктов и взяла свою сумочку.

— Разве ты не хочешь, чтобы у тебя появилась жизнь? — Ее глаза оглядели комнату. Он смотрел, как они порхают от старого дранного ковра к большой гравюре Сент-Бартса в золотой рамке, которая криво висела на стене.

Он наблюдал за ней, зная, что Элли не хотела оставаться здесь. Но он тоже не хотел жить в этом доме. Как только ей исполнится восемнадцать, он уйдет. Он поедет в Неваду и, наконец, найдет собственное жилье. Уедет далеко-далеко от этого места и постоянных напоминаний о покойной матери, о мучениях. Он стал бы другим человеком. Начал бы нормальную жизнь.

Если это вообще возможно.

Элли пересекла комнату, вздернув подбородок. Она была маленьким маминым ангелочком. Особенной, такой, каким он никогда не был. Он сильнее нажал кнопку на пульте.

— Однажды я выйду за эту дверь, и уйду навсегда, — сказала она, ее слова звучали невнятно. — Тебе ведь станет одиноко?

Он подумал о Тиффани. Страх в ее глазах, когда она поняла, что вот-вот умрет. Она тоже хотела уйти. Но так этого и не сделала. Не так, как она себе представляла. Он вспомнил ее приглушенные крики, как напряглось ее тело.

— Ты что, пьяна? — спросил он.

Ее стальные глаза впились в него, и он постарался не показать своей нервозности. Она никогда не должна узнать, как неуютно ему рядом с ней, какую власть она имела над ним. Она бы использовала это в своих интересах. Женщины всегда так делали.

— Нет, я не пьяна. В любом случае, почему тебя это должно волновать? Ты едва существуешь.

Он знал, что она пытается вывести его из себя. Он просто сидел, уставившись в телевизор.

Он сознавал, что с годами стал более привлекательным, избавившись от всего ужасного детского жира. Перемены положили конец обзывательствам и смеху детей в школе. Но для своей сестры он оставался таким же отвратительным и незначительным, как всегда.

Она ухмыльнулась.

— И к твоему сведению, я знаю, что прошлой ночью у тебя здесь была девушка. Я видела ее сумочку, а на диване пятно от губной помады, — сказала она, указывая на него маленькими глазками. — Если только ты не начал переодеваться и пользоваться дерьмовым оттенком помады. О, не то чтобы я была удивлена. — Она фыркнула над собственной шуткой.

Ее лицо снова стало серьезным.

— Ну, и кто она?

Он взял свое пиво.

Ее голос смягчился.

— Она хорошенькая?

Он взглянул ей в лицо и понял, что его сестра ревнует. Их семья была сумасшедшей.

— У нее большие сиськи?

— Да, и они очень красивые, — пробормотал он.

Ее глаза стали еще меньше.

— Ты трахнул ее?

— Трахнул. — Его начало трясти.

В комнате воцарилась тишина. Долгое мгновение спустя ее смех разорвал тишину.