Никогда не забудем

В конце апреля 1943 года командир двенадцатой кавалерийской бригады товарищ Тихомиров приказал отправить за линию фронта пять раненых бойцов и шестерых маленьких детей. Среди них были Тоня Иванова, Светлана Врублевская, Соня Сухман, Эдик Глушко (он в зимнюю блокировку отморозил себе ноги), сын машинистки Гали — Леня и я.

Моя мама работала партизанским доктором. Тонины родители были бойцами. Мать Светланы тоже была в отряде, а отец в армии, Сонин отец — в хозяйственной роте. У Эдика не было родных: отец воевал на фронте, а мать и братишку убили немцы.

Нас рассадили на четырех подводах, дали санитарку тетю Веру, двух конных разведчиков и шесть бойцов. Из Червенского района нам надо было перебраться в Кличевский, в Усакинские леса, где находился партизанский аэродром. Мы знали, что скоро будем на Большой земле, как говорили партизаны, и ехали с охотой. Плакала только Светлана: она не хотела оставлять маму.

— С кем я там буду? — хныкала она.

— Не плачь, детка, ты же едешь к папе, за фронт, — успокаивала ее мать.

Мы простились с папами и мамами и двинулись в дорогу. Ночью переправились через реку Березину и приехали к родителям тети Веры. У них пробыли двое суток. Разведчики, высланные вперед, вернулись и сообщили, что путь свободен.

Вечером третьего дня мы были в Усакинских лесах, на аэродроме. Он располагался в густом лесу. Это была большая поляна. Деревья на ней вырубили под корень, а землю аккуратно разровняли. По одну сторону тянулось болото, а по другую — сосновый лес. По краям лежали кучи дров, местами были видны большие загашенные костры.

В лесной чаще, ближе к болоту, мы увидели три шалаша, обложенных еловыми лапками. Рядом наши партизаны построили еще два таких же шалаша. В одном поместили раненых, во втором — нас.

Недалеко от аэродрома находился партизанский отряд № 208. Старший нашей группы Жора ушел в штаб доложить о нашем приезде. Мы сидели и ждали. Когда он вернулся, мы окружили его и стали спрашивать, будет ли сегодня самолет.

— Укладывайтесь спать, самолета не будет, — ответил он. — Ждите до завтра.

Мы уселись в шалаше и заскучали.

Вдруг ночью зажглись костры. Мы выскочили и помчались на аэродром. За нами побежали и бойцы. В шалаше остался один только Эдик. Он даже заплакал от обиды, что не может бежать. В воздухе прогудели два самолета, сделали несколько кругов и бросили красную ракету. С земли в ответ пустили белую. Самолеты сбросили груз на парашютах и улетели.

Мы вернулись в шалаш. Долго шушукались между собой, жалели, что самолеты не приземлились.

Назавтра вечером из штаба приехал какой-то дядя и велел отвезти раненых и детей на аэродром. Мы, как услышали это, закричали от радости и захлопали в ладоши.

Приехали на поляну и стали ждать. Через час, а может и больше, вверху будто шмель загудел: «Гу-гу-гу…» Потом сильней и сильней.

«Самолет!» — догадались мы и подняли головы. Смотрим и ничего не видим. Гудит — и только. На земле зажгли четыре костра, а потом еще шесть. На поляне стало светло, как днем. Самолет начал кружиться и снижаться. Вспыхнула красная ракета. С земли ответили тоже красной. И вдруг самолет вынырнул из темноты, с ревом побежал по земле. Так зашумело вокруг, что в ушах закололо. Пробежал немного и стал.

Мы бросились к нему. Сердце от радости громко стучит в груди. Подбежали, а пропеллер все вертится и гонит ветер, такой большой, что мы не удержались на ногах и упали. Бедная Светланка даже заплакала: попробует подняться, а ее опять валит на землю.

Подбежал командир и приказал всем отойти. Видим — открылась дверь и по лесенке из самолета спустились три летчика, в кожаной одежде и шапках.

Партизаны стали разгружать самолет, а мы побежали к летчикам.

— Дядя, возьмете нас?

— Всех возьму, всех! — ответил один летчик и начал угощать нас шоколадом. Второй летчик дал нам булок.

Хорошие летчики, добрые, они так понравились нам.

Разгрузили самолет, уложили раненых. Наконец дошла очередь и до нас. Мы попрощались с бойцами, тетей Верой и полезли в самолет. В нем по обеим сторонам — кресла. Смешные такие. Откинешь его и сиди себе, а как встанешь, оно — хлоп! — и поднимается. В стенах окошки маленькие, темные, ничего не видать.

Сидим, ждем. Вдруг самолет как заревет — мы чуть не оглохли. И покатил, но тут же и стал. Повернули его, он еще немного прокатился и опять стал. И так несколько раз. После мы узнали: большой груз был, не мог подняться. Выгрузили тех, кто ходил, нам тоже пришлось вылазить, хотя очень не хотелось. Только Эдик остался. Самолет еще раза два прокатился и — не улетел. Начало рассветать. Самолет подтянули к кустам и замаскировали. Летчики ушли в лагерь. На поляне поставили часового.

Всех выгрузили из самолета, а Эдика не могли. Он заплакал, когда его хотели вытащить, и закричал: «Не пойду!» Так и пролежал в нем целый день.

Днем мы осматривали самолет, лазили в него. Только теперь увидали мы, какой он большой. И все ждали, не могли дождаться вечера.