Никогда_не...

— Так, прекрати! — с притворной злостью я показываю ей кулак, она в ответ на это снова звонко хохочет. — Хватит обо мне! Ты мне лучше про своих давай рассказывай… Младшенький ваш что там? Тоже, наверное, вырос? Сколько ему — лет семнадцать? Школу закончил? — чтобы увести тему подальше от моей бездетности, спрашиваю первое, что приходит в голову.

— Тю, ты что, дурная? — искренне удивляется Наташка и тянется рукой к штопору, чтобы открыть вторую бутылку вина. — Ты там со своими разъездами совсем с ума сбрендила, Полька! Скажешь тоже — семнадцать. Двадцать три ему! Женить скоро будем! Нам бы невесту приличную найти, далеко не каждая для семьи подойдёт. Так ты знаешь, какой у нас парень вымахал? Во! — показывает она рукой под потолок а потом делает над большим пальцем движение, будто солит или сахарит. «Во» с присыпочкой — так называют это жест в наших краях. И означает он не просто лучшее, а самое лучшее, экстра-мега класса.

— Да ты что… — охаю я, прикрыв руками рот. Почему-то факт, что даже вечно орущий в коляске карапуз — теперь завидный жених, кажется мне особенно сокрушительным, подчёркивающим, как быстро летит жизнь, а мы этого не замечаем. И малой, как привычно называет его Наталья, уже и не малой вовсе, а «во какой парень» Как там его… Артемка? Андрейка?

Или… внутри меня вдруг все холодеет… Может быть, Антошка? Было бы очень неудобно назвать дохлого козла в честь горячо любимого отпрыска всего семейства. Когда я уезжала, ему едва исполнилось пять, и уже тогда вся семья в нем души не чаяла.

— Наташ, — говорю, — А ничего, что я козла Антоном называю?

— Что? Козла? — сильные смуглые пальцы Наташки, которым не мешают золотые кольца, выдёргивают пробку из бутылки. — А че такого? Сама же сказала, в честь своего первого пацана! И правильно назвала, скажу я тебе. Помню я его. Козел козлом, точнее и не скажешь!

Облегченно выдыхаю. Окей, первого конфуза, вызванного моей плохой памятью на имена, удалось избежать. Надеюсь и дальше не опростоволоситься.

— Так что все-то ты, подруга, со своей столичной жизнью пропустила! А особенно мою вторую свадьбу, с братом цыганского барона. Ох, как мы гуляли, как гуляли! Три дня! А потом он меня убить хотел, из ревности, — Наташка мечтательно вздыхает, поводя покатыми плечами, и взгляд ее синих глаз делается мечтательным, с поволокой. — И малому такую же сыграем. Может, ещё лучше. Ведь золото, а не пацан! Только спесивый слишком, ну да это ничего. Обломаем. Знавали мы такую спесь, да, Полька? А как время прошло, так и понятно стало, что главное.

— Ну, как сказать, как сказать… — понимая, что она опять выводит разговор на тему семьи и деточек, пространно отвечаю я. — А дед Гордей как, Наташ? Я надеюсь… жив? — страх, что одиозный Гордей Архипович с его хищным ястребиным взглядом проиграл и сдался смерти, резко отступает, когда я слышу ответ Наташи:

— Да жив он, курилка, что ему сделается! Восемьдесят ему в этом году, восемьдесят, слышишь! Сказал, что старуху с косой гонять до ста двадцати лет будет. Пока праправнуков не дождётся и не научит их ездить верхом. На вас, баб, говорит, разве можно положиться? Не должны, говорит, потеряться наши семейные секреты, каждый из моих потомков должен пройти джигитовку — а то какие из вас козаки? Сопля вы на ветру тогда, а не козаки!

— Зная Гордей Архипыча, не сомневаюсь, что так оно и будет, — я улыбаюсь от того, что неизменность одних вещей вызывает во мне неприятие, а постоянство других — наоборот, симпатию и уважение.

— Так и будет, — согласно кивает Наташа. — Я сама ни в жизнь не поверила бы, если б не видела, как он в шестьдесят с гаком малого учил верхом ездить, всем этим трюкам с поворотами-переповоротами, сам показывал! Все мечтал из него конника сделать. Но тот другим увлёкся, хотя до сих пор наезжает к деду на лето в посёлок. Хоть этим его пыл унимает, чтобы он нас не доставал.

— Да ну, скажешь тоже! Ни в жизнь не поверю, что Гордей Архипыч способен кого-то просто так доставать.

— Ну, скажем, может и не просто так… Не одобряет он мою жизнь, Полинка… Совсем не одобряет. Не нравится ему, что много раз замуж выхожу и за кого выхожу. Старшенькую вот, Эмельку, вообще за правнучку не признает — видите ли, потому что из басурман. Сколько горя, говорит, они нам принесли, деды-прадеды их гоняли да шаблюками рубили, а я после этого с басурманином породниться должен? Нет, говорит, не признаю, не моя это кровь. Но когда приезжаем к нему — почтенно держится, не обижает, понимает, что дочка за отца не в ответе. Но и не обнимет никогда, ни подарочка не подарит, ничего, — Наташка быстро смахивает набежавшую от обиды слезу.

— А Эмелька кто — татарочка? — аккуратно спрашиваю, чтобы немного прояснить ситуацию. Я снова запуталась в хитросплетениях Наташкиной судьбы. Раньше путалась в ее женихах, а теперь вот и в детях. А мне их надо знать — в субботу Наташка зовёт меня в гости, в квартире вместе с родителями теперь живет она и ее дочери. Надо хотя бы запомнить их по именам, на которые у меня отвратительная память.