Никогда тебя не отпущу

Он направился в гостиную, где развалился на диване, взяв в руки пульт. Я даже не поняла, закончили ли мы разговор, и мне страшно было пошевелиться. Медленно подойдя к двери, я с минуту подождала, но он смотрел в телевизор. Я видела, как он поднес бутылку к губам, как двигалось его горло, пока он глотал. Может, это все из-за выпивки? Некоторые парни становятся настоящими подонками, когда напьются. На трезвую голову Эндрю никогда не сказал бы всего этого.

На кухне клокотало варево. Еда! Мне нужно заставить его поесть. Мама всегда говорила отцу, чтобы не пил на пустой желудок.

Когда я вернулась в гостиную, Эндрю даже взгляда не поднял. Я поставила тарелку перед ним на журнальный столик. Он смотрел хоккей, фигурки игроков в красной форме отражались в его глазах. Я медленно присела на диван, едва дыша. Вдруг его рука потянулась ко мне, и я вздрогнула, но он просто положил ее на мой живот. Его ладонь была горячей.

– Мы должны установить в доме охранную систему, – сказал он. – В последнее время так часто взламывают жилища. Лучше это организовать так, чтобы я мог проверять камеры, будучи на работе.

Я посмотрела на него, подумала о камерах, целый день следящих за мной и всюду меня преследующих. Его рука сильнее прижалась к моему животу, и я содрогнулась от этого резкого давления.

– Ладно, – сказала я. – Если ты этого хочешь.

Глава 6. Линдси

Декабрь 2016 г.

Я захожу домой и вижу Софи, которая устроилась на полу в гостиной и рисует. В детстве она была одержима рисованием. Помню, как она стояла перед мольбертом, который сделал для нее Эндрю: щечки в краске, в руках крепко держит кисточку и наносит на холст размашистые фиолетовые линии.

– Смотри, мамочка! Это ты!

С тех пор как она пошла в школу, краски стали ее жизнью. Она может неделями работать над одной зарисовкой – то уныние, то блаженная нега отражаются на ее лице. Я нахожу ее каракули на листках, лежащих возле телефона, на нашей почте, на страницах газет и журналов. Я начала прятать их в коробку. Иногда я достаю их и рассматриваю эти линии, эти изгибы каждого взмаха пера. Я люблю сияние ее сознания, люблю ее фантазию. Мир, где феи превращаются в деревья, а рыбки в птичек, где ларцы становятся цветочками, крыльями, гномами и драконами.

Иногда меня беспокоит увиденное: череп с разбитым сердцем, горящая шина, рога дьявола, грустный клоун, реки слез. Когда я спрашиваю, что все это значит, она просто пожимает плечами.

– Я не задумываюсь над этим. Они сами выходят из-под моих пальцев.

В Софи все экспрессивное – речь, лицо, движения рук во время разговора. Она больше похожа на Эндрю, чем на меня, но манеры у нее свои собственные. Она носит туники, узорчатые леггинсы и шарфы, красит волосы в розовые, синие и бирюзовые оттенки. На этой неделе они фиолетовые, что подчеркивает ее большие зеленые глаза. У нее мои формы. Мы маленькие, но сильные. Бегаем быстро.

Когда я сказала, что Эндрю вышел из тюрьмы, она замолчала, а потом спросила:

– И что с того? Он же говорил своему адвокату, что оставит нас в покое, ведь так?

Его адвокат звонил моему после развода: «Эндрю желает Линдси всего хорошего и больше не будет ее беспокоить». Он также выслал чек на крупную сумму, в качестве поддержки Софи. Я не тратила эти средства, а положила их на сберегательный счет в банке.

– Нам отныне нужно быть чрезвычайно осторожными, – сказала я.

– Мы ему больше не нужны, – утверждала она.

– Ты важна для меня. Будь осторожна, хорошо? Скажи мне, если увидишь его.

– Я даже не знаю, как он сейчас выглядит. – Моя настойчивость вывела ее из себя, и я надеялась, что она права и моя тревога напрасна.

Теперь я знаю: Эндрю просто затаился.

Я беру подушку с дивана и ложусь рядом с ней:

– Как твоя прогулка?

– Все отлично. – Она смотрит на меня. – Как твоя работа? Спина снова болит?

– Я приняла ибупрофен.

– Тебе бы на йогу. Должно помочь.

Иногда она набирает для меня ванну или делает массаж ног с лавандовым маслом, ворча, что мне нужно сменить работу. Она не понимает, что я получаю удовольствие от уборки. Мой мозг парит, пока я чищу, мою, расставляю все по местам. Все успокаивается во мне, и я чувствую удовлетворение и блаженство, даже гордость, когда закрываю за собой дверь клиента. Это здорово, что у меня свой собственный бизнес, что я независима и могу обеспечить себя и свою дочь.

Я пыталась объяснить Софи, что уборка для меня то же самое, что для нее искусство, но она лишь отвечала:

– И что ты собираешься делать, когда состаришься? Ты должна подумать о пенсии, мама.

А я говорила ей, что она и есть мой план выхода на пенсию, на что она просто улыбалась и крепко меня обнимала. Может, кто-то и скажет, что наши жизни слишком переплетены, настолько смешались, что между ними стерлись границы, ну и черт с ними. Это мое дело.

– Я должна кое-что тебе сказать, – заявляю я.

Нам не раз приходилось говорить серьезно, чаще, чем положено ребенку, но я не знаю, с чего начать этот разговор.

Она косится на меня:

– Ты порвала с Грегом?

– Что? Нет.