Никогда в жизни

— Ключики стрельцовские. Но это, сама понимаешь, вообще ни о чем не говорит. Забыл на столе, Голубь положил в карман, чтобы потом отдать, а при падении они и выпали. В машине, небось, дубликаты хранил…

— Нет, солнышко, вариант, при котором Стрельцов их сам выронил, меня как-то не восхищает. Ну, пусть даже именно он угостил Голубя этой гадостью, пусть даже до обрыва потом довел. Тогда непонятно, почему бутылку не вытер, и непонятно, зачем надо было подходить к трупу. Разве что проверить, насколько он труп... Правда, столь же непонятно, зачем Стрельцову вообще все это надо. В смысле, убивать Голубя. Мне он сегодня сказал, что они прекрасно договорились, Голубь даже Светлану предупредил, что все, дескать, в порядке. Это как, подтвердилось?

— Завтра выяснится. Ее пока не вызывали.

— Ладно, Ильин, проваливай. Устала, как тридцать две собаки. В голове уже не каша, а какое-то ирландское рагу. Ступай, отдохнуть треба. И больше мне сюрпризов не устраивай, хорошо? В следующий раз меня точно кондрашка хватит. Постой! — вспомнила я вдруг начало беседы. — Ты же вроде поговорить о чем-то собирался?

— Да я и поговорил. И, наверное, не в последний раз.

— Ненавижу тебя! Абсолютно! Мент железобетонный!.. Слушай, а протокол осмотра помещения и результаты всяких ваших экспертиз нельзя как-нибудь посмотреть? Вдруг меня осенит чего-нибудь?

— Ты у меня дождешься, я сам тебя осеню. По лбу. Чем потяжелее. Совсем обнаглела. Пока, акула!

12.

Я спросил у ясеня — где моя любимая...

Синяя Борода

Господи! Как я ненавижу будильники! Эти злобные механизмы, должно быть, придумали специально для издевательства над беззащитными человеческими организмами. А если вспомнить, что их родиной считаются восточные страны, все становится совершенно ясным — по части пыток Восток всегда был куда изощреннее унылой и однообразной Европы.

Да заткнешься ли ты, наконец?! Словно услыхав мои мольбы, безжалостный монстр наконец-то замолк.

Однако едва я успела вздохнуть с облегчением и повернуться на другой бок, как этот изверг разразился новой серией звонков. Погоди-погоди... серией?..

Повторяя про себя всякие слова, в основном те самые, о существовании которых леди даже и подозревать не должна, я дотянулась до телефонного аппарата и сорвала с него трубку, ухитрившись свалить при этом не только сам аппарат, но и стоявший рядом с ним стакан, к счастью, пустой. Вряд ли можно ожидать особенно точных реакций от человека, получившего вместо восьми... так, чего это там часы показывают? полтретьего?!! значит, всего три часа сна. Стоило вернуть телефон на место, как он зазвонил снова.

— Два часа двадцать восемь минут, — попыталась я как можно более точно скопировать интонацию диктора из службы точного времени.

— Рита? Извини. Ты одна? Если с кем-то, отвечай только «да» и «нет».

Похоже, придется все-таки проснуться. Герр майор Ильин, хотя и отмечен склонностью к странным шуткам, но звонки в половине третьего ночи — это уже не странность, а сущий идиотизм. В том случае, если это шутка, разумеется. Но вряд ли.

— Ах, что вы, что вы! Мне ужасно приятно, что родная милиция блюдет мою нравственность даже в половине третьего ночи.

— Никому не открывай, оденься, я приеду через десять минут. Посмотри с балкона — только свет не включай, ради Бога, — я ли это подъехал. Все.

Не мужчина — мечта. Звонок, команда, только соберешься — в надежде на «отставить!» — раскрыть рот для вечного «да, сэр, есть, сэр, разрешите исполнять?» — а тебя уже, оказывается, никто уже не слушает. Н-да. Придется исполнять. Так, джинсы, рубашка, босоножки. Сумка. Ох… Да здравствует юмор господина Ильина — самый милицейский из всех теоретически возможных!

Полчаса спустя, прислонившись к облезлой подъездной стене типовой десятиэтажки, я уже не вспоминала ни про какой юмор. К горлу подкатывало, и больше всего на свете хотелось оказаться в маленьком — закрытом! — туалете наедине с унитазом. Какого дьявола меня угораздило сегодня поужинать?! А если не рядом с унитазом, так хоть где-нибудь подальше отсюда...

Все-таки труп Голубя, хоть я и наткнулась на него, что называется, обеими руками (точнее, ногами), воспринимался как-то отстраненно. Да я его, собственно, и не видела: ночь, тьма кромешная, много ли с фонариком разглядишь. Единственное, о чем я тогда думала — свалить куда-нибудь поскорее. И ноги подгибались, и позвоночник как будто заледенел — но не до страха было. Рядом никого, и значит, выбираться из болота надо самой, никто не вытащит. Какой уж тут страх! Страшно стало потом, когда я на Николая наткнулась. Наверное, в мозгу сработали какие-то предохранители, и после, если что-то и вспоминалось, то вспоминалось не как реально происшедшее — со мной! — событие, а словно бы кадром из какого-то фильма. Вроде и было, но далеко и с кем-то другим.