— Ты знаешь, что она к парикмахеру ходит? — сказала Шляпка. — И не только прическу там делает, понимаешь?
— А что?
— Она красится! — возмутилась Шляпка.
— Да-да! — Шапочка покачалась из стороны в сторону. — С прошлого года с ней что-то… — Рука в перчатке повисла в воздухе.
— И не только красится, она еще и глаза подводит!
— Да ты что!
— Да! — Даже стук колес не мог заглушить ликующих ноток в голосе Шляпки. — Своими глазами видела!
— Где же?
— В центре красоты и здоровья в Пруткове, как тебе это нравится?
— А ты что там делала? — Шапочка казалась удивленной.
— Ну, знаешь! — Шляпка обиженно отвернулась к окну.
Обе помолчали.
— Она красит ресницы и брови, — вернулась через минуту к прерванной теме Шляпка. — В ее-то годы! Она же…
— На два или три года младше тебя, — заметила Шапочка писклявым голосом.
— Вот именно!
— И в этом возрасте ей нужен мужик? Куда это годится?
— Они вместе ездят!
Я разделяла ее возмущение. Ездить куда-то с мужчиной, пусть даже столетним, — страшное дело. Заслуживающее порицания. Непростительное.
— В этом году они были на Тенерифе! — захлебнулась от негодования Шляпка. — Представляешь! На ту пенсию, что она получает по мужу?
О, это уже приятнее. Мне бы тоже хотелось иметь пенсию по утрате кормильца. И ездить на Канары с другим мужчиной.
— Вот именно, — грустно подтвердила Шапочка. — Вот именно… Катается себе по свету на старости лет… — В ее голосе было столько тоски.
Вывод напрашивался сам: если столетняя дама следит за собой, мне тоже следует. Завтра же начну! Шляпка и Шапочка замолкли. Я открыла голубой конверт.
Не может быть! Я ведь ясно ему написала недели две назад, чтобы он почитал Юнга, если хочет со мной обсуждать психологические проблемы. Потому что мне трудно опускаться до уровня профанов. Уля мне говорила о Юнге… Имени не называла. Вот дьявол!
Ну-у! Совсем обнаглел! Уж я с тобой разделаюсь, Голубой!
Дверь была распахнута настежь. Замок на калитке висел. С улицы было видно, что стол заставлен немытой посудой. Борис носился возле забора. Грабли валялись у двери. Окаянный пес! Кидался на дверь, пока она не открылась! Неужели я хотела здесь жить?
Раскланялась с соседкой-старушкой, которая в нашей деревне разводит кур. Она остановила меня у калитки и спросила, не надо ли мне яиц. Конечно, надо! Видимо, я стала своей, потому что до сих пор у нее ничего для меня не было. Только для постоянных клиентов, а может, куры плохо неслись. Значит, я уже здешняя.
Метек оказался кошечкой. Манька наверняка знала об этом с самого начала! Только самки бывают трехцветные. Метка полюбила спать у меня на голове. Я сплю в пижаме, спортивном костюме, а сверху накрываюсь ватным одеялом, спальным мешком и пледом. Но скоро уже лето. Со вчерашнего дня у меня телефон. Единственный в деревне! Агнешка просто гений! И холод не страшен. С утра я не расставалась с телефонной трубкой.
Звонила моя мама, чтобы сказать, что она цепенеет от одной только мысли, что мне холодно.
Звонил мой отец, сказал, что наверняка у меня дома стужа и что он, если бы я обратилась к нему за советом, что-нибудь предложил… а теперь говорить уже не о чем.
И снова звонила моя мама, что она вовсе не то хотела сказать, что цепенеет при одной только мысли. А что она уверена, что у меня красиво, что я довольна, но она цепенеет при мысли о Тосиной школе. Ведь так далеко!
Звонил мой отец и спрашивал, как Тося добирается до школы, это же далеко, и если бы я обратилась к нему, он бы мне посоветовал… ну а теперь говорить уже не о чем.
Звонила моя мама, объяснила, что она вовсе не о том хотела сказать, что цепенеет при мысли о Тосе, а что свежий воздух, безусловно, пойдет нам на пользу. Но есть ли у Тоси теплая куртка?
Звонил мой отец и спрашивал, есть ли у Тоси хотя бы какие-нибудь теплые ботинки, потому что холод стоит собачий, а девочка ходит в такую даль пешком, и он, если бы я только спросила у него совета… и так далее.
Звонили из школы, что Тоси не было на уроках.