Никола Тесла. Портрет среди масок

Тесла надолго запомнил свою сгоревшую лабораторию. Несколько ночей он не мог заснуть. Хуже всего было по утрам. Он пытался утешить архитектора, но незаметно для себя самого возвращался в разговоре к больной теме Уорденклифа.

Великий проект, сотканный из крови, сердца и мечты, умирал на его глазах.

Нью-Йорк уже рос в высоту. Его жители, как впередсмотрящие, поднялись над облаками, сравнявшись с птицами и ангелами. Люди заговорили о поэзии небоскребов.

А наши приятели были совсем как два ребенка, один из которых плачет потому, что голоден, а второй плачет потому, что ему холодно.

Поникший Уайт с ангельским терпением слушал жалобы Теслы, которые были призваны утешить его. Он сидел как болванчик. Лицо его было багровым, словно обожженным на солнце. Он выпучил светлые глаза. Он никак не мог скрыть, насколько скучно и невыгодно быть правым.

— Мы все предупреждали, — пробормотал он, — что следует принять предложение Эдварда Дина Адамса. Если бы вы приняли его, то теперь у вас были бы деньги, их хватило бы для достройки Уорденклифа.

Глубокая морщина пролегла меж бровей Теслы.

— Умолкаю! — печально пообещал огненный дьявол и, щурясь, опрокинул рюмку. — Ничего у меня не получается, — заключил он, ставя рюмку на стол.

После пожара на складе Уайт жил в маленьком аду наслаждений. Его дама сердца, Эвелин Несбит, вышла замуж за миллионера из Питсбурга Гарри Toy.

В счастливые времена он говорил ей:

— Давай любить друг друга так, чтобы любой, кто через сто лет пройдет мимо этого места, почувствовал его вибрацию и вздрогнул.

Так он говорил ей. Страсть разрывала его утробу. Обманутого обманщика шокировало поведение его любовницы.

— Эвелин, — удивлялся он, — Эвелин, до сих пор ты была стильной. А теперь, перед самым концом, вдруг утратила это чувство!

— Это не важно, — ответила она ему, сложив губы сердечком. — Все кончено.

Он ответил:

— Ты ошибаешься. Сейчас важно все.

Тесла слушал его из уважения. Честно говоря, любовные страдания казались ему обычной дурью, порожденной недисциплинированностью.

— Не думайте больше о ней, — советовал Тесла.

— Ха! — горько усмехался рыжеволосый. — Я только о ней и могу думать.

Разве для нее их общее счастье ничего не значило? Она так быстро отказалась от всего, пустила на самотек, без борьбы, без попыток удержать прошлое!

В бесконечно долгие полуденные часы… Столько раз… Эвелин стояла перед ним на коленях, воздев руки как для молитвы. Ладонями, увлажненными скользкой жидкостью, она играла мужским достоинством Уайта.

Ловкими движениями карманника она расстегивала его ширинку, он — ее бюстгальтер. Их языки соприкасались. Она боролась за право дышать в водовороте его объятий.

Залезая, словно фотограф, под ее юбку, он кусал задницу, ощупывая ее руками. Он любил наказывать ее за женские проступки. Эту аппетитную попку его таз опять и опять укладывал на кровать. Он не переставал исследовать ее бездонную и мрачную мягкость своей вечно пульсирующей жилой. Ее черный треугольник превратился в Мальстрём и заставил забыть обо всем.

Как она могла?

Почему она не колебалась?

Хуже всего было то, что ревнивый Toy, ее новый мужчина, приказал людям Пинкертона днем и ночью следить за Уайтом. Уайт шептал:

— Фурии перешептываются над моей головой…

90. Лебедь, бык и золотой дождь

И тогда по Нью-Йорку разнеслась весть.

Гарри Toy, криво улыбаясь, вошел в ресторан на крыше «Медисон-сквер-гарден», сжимая в руке револьвер с перламутровой рукояткой. Нью-йоркская ночь, полная звуков, пахла пивом и потом.

Бездомные спали на крышах Лоуэр-Ист-Сайда. Боксеры на рингах практически голыми руками молотили друг друга по пятьдесят раундов. Гонимый помраченным умом, Toy щурился и потел лимонным потом.

Дела завертелись. Ресторан «Медисон-сквер-гарден» превратился в Мальстрём.

Крахмальные скатерти, хрусталь, серебро и люди слились в одно пятно молочного цвета. Гул стал несносным, следовало его прекратить. Toy вежливо отстранил официанта, ставшего на его пути. С Уайтом сидел приятель Теслы, поэт-символист Джордж Сильвестр Вирек. Toy проигнорировал Вирека. Он быстро подошел к Уайту и в упор выстрелил в огненные волосы.

Выстрел заглушил град.

Молния стерла человеческие лица.

Гул прекратился.

Улыбаясь губами, словно зашитыми хирургом, Toy вышел из ресторана. Уайт разбил лбом тарелку. Его рыжие волосы окрасились кровью. Оглушенный выстрелом и пулей, архитектор под крики и звон упавших приборов ухватился за накрахмаленную скатерть.

Газеты писали о духоте той ночи в ресторане на крыше, писали о перепуганных дамах и о перламутровой рукоятке револьвера Toy. Писали о скандальной жизни Уайта.

— Мой Бенвенуто Челлини, — заплакал Тесла, услышав об этом. — Потом шепнул: — Миллионеры убивают художников.

В своем мнении наш герой остался одиноким.