Никола Тесла

«Каждый ученый знаком с его работами, — писал Брисбен, — и каждый дурак в Нью-Йорке знает его в лицо». Они провели два вечера за разговорами, и в результате Брисбен сообщал читателям свое впечатление: «Когда мистер Тесла начинает рассказывать о своих опытах в области электричества, он напоминает человека, побывавшего на сеансе у опытного гипнотизера. Невозможно понять ни единого слова из его речи. Он делит время на миллиарды секунд и вырабатывает энергии столько, что можно было бы обеспечить электричеством все Соединенные Штаты».

Тесла признался, что начал пропускать сквозь себя электрический ток, чтобы «разрушить все глупые мифы, касающиеся переменного тока». Был в интервью Брисбену и один любопытный момент. Брисбен обратил внимание, что у Теслы довольно светлые глаза. «Я спросил у него, почему так, ведь он серб, — писал журналист. — Он ответил, что раньше его глаза были намного темнее, но благодаря напряженной работе мозга посветлели на несколько оттенков». Еще Брисбен отметил, что Тесла «сутулится, как большинство неуверенных в себе мужчин». Однако на портрете, который поместили в газете, Тесла стоял в полный рост и держался очень прямо.

В печати появилась книга Мартина «Изобретения, исследования и статьи Николы Тесла». Тесла хотел, чтобы ее раздавали бесплатно, Мартин возражал. «Ваша просьба о дополнительных бесплатных экземплярах слишком обременительна», — писал он ему. Но Теслу денежные вопросы пока не беспокоили.

Была и еще одна проблема. Тесла считал, что имеет полное право распоряжаться своей книгой. Тем более что гонорар Мартину уже выплатили. Мартин придерживался другого мнения: ведь он не только принимал участие в ее написании, но и «пробивал», и «пиарил» ее. К тому же он иногда одалживал Тесле деньги в счет своего гонорара, но Тесла их никогда не возвращал. Неаккуратность и необязательность в отношении собственных долгов со временем очень сильно осложнят его жизнь. Но пока Мартин терпеливо переносил эту черту своего выдающегося знакомого, как и другие его странности.

Он, например, уговаривал его принять степень почетного доктора Университета Небраски. Тесла, вероятно, считал, что этот университет мал и никому не известен в научном мире. Мартин попросил Джонсонов повлиять на него. Джонсон, однако, ответил, что было бы лучше, если бы такое же предложение Тесле поступило от Колумбийского университета — уж в авторитете этого одного из самых престижных в Америке учебных и исследовательских центров не сомневался никто.

Джонсон написал письмо руководству университета: «Будет очень разумно, если именно Колумбийский университет предложит ему степень, так как его первая лекция, если я не ошибаюсь, была прочитана именно там и поскольку Нью-Йорк является сценой его исследований. Думаю, что можно справедливо сказать, что не много существует людей, занимающих такое же положение в теоретической и практической областях науки… Я не знаю людей с таким разнообразием вкусов и обладающих такими колоссальными знаниями».

Через несколько недель ученый получил почетную докторскую степень от Колумбийского университета, а вскоре после этого удостоился подобной чести от Йельского университета.

Тем временем между Теслой и Кэтрин Джонсон установилась регулярная переписка. Правда, довольно странная: она писала лично ему, он же, как и подобает истинному джентльмену, отвечал ей, направляя письма ее мужу. До нашего времени дошло много этих писем, почти в каждом Кэтрин уговаривает его прийти к ним поскорее. Впрочем, Тесла и сам охотно ходил к ним. Это было, наверное, единственное место, где он мог почувствовать себя как в своем доме, которого у него не было со времени отъезда из Хорватии.

Только здесь его могли долго уговаривать заняться своим здоровьем и указывать на его болезненный вид. Тесла выслушивал эти увещевания снисходительно, но ему было приятно. Впрочем, он далеко не всегда принимал приглашения Джонсонов, и Кэтрин даже упрекала его, что он шлет «сухие телеграммы добрым друзьям, которые его так ждут». В другой раз, все-таки приняв ее приглашение на обед, Тесла объяснял: «Даже обед у “Дельмонико” — слишком светский для меня, и я опасаюсь, что если буду слишком часто изменять своим простым привычкам, то попаду в беду. Я принял твердое решение не принимать никаких предложений, пусть и очень соблазнительных; но в этот раз я вспомнил, что скоро буду лишен радости вашего общества (поскольку не смогу последовать за вами в Ист-Хэмптон, где вы намереваетесь провести это лето), — мной овладело непреодолимое желание принять участие в этом обеде, желание, которое никакой здравый смысл и осознание нависающей опасности не могут преодолеть. В предвкушении радости и возможного последующего страдания я остаюсь…»