Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1

Две группы советских армий двигались навстречу одна другой, и через несколько дней после начала наступления войска, наступавшие со стороны Ораниенбаума, стали явственно слышать голоса орудий войск, наступавших со стороны Ленинграда и Пулковских высот. Все у́же и у́же становился коридор, по которому немецкие части, укрепившиеся у юго-западных ленинградских окраин, сообщались с остальными своими армиями. Но уходить от Ленинграда им не хотелось. Они, видимо, слишком дорожили удовольствием бить из орудий по городу, разрушая дома, убивая матерей и младенцев. Они продолжали упорно обстреливать Ленинград. И это бессмысленное злобное развлечение погубило их. Когда они спохватились, было уже поздно.

Побросав орудия и машины, кинулись они по мокрому снегу от Лигова, Стрельны, Петергофа в узкий проход между советскими войсками. Но проход все суживался; он весь простреливался насквозь с двух сторон, и гитлеровцы бежали по трупам тех, кто пытался пробежать здесь до них. Чтобы расширить проход, немецкое командование бросило сюда все свои танки, но их встретили советские танки, штурмовики и истребители…

— Товарищ капитан, работенку!

— Смотрите вправо, Татаренко! Немцы пытаются уйти лесом.

Разворот над лесом. Короткая штурмовка.

— Как дела, товарищ капитан?

— Нормально.

И хотя эскадрилий советских истребителей было много, немцы отличали эскадрилью Татаренко от других и испытывали перед ней ужас, безмерно преувеличивая ее силы. В докладах своему высокому начальству они напыщенно называли ее «стаей старых советских асов», не представляя себе, что эти «старые асы», «опытные и неуязвимые виртуозы воздушного боя» — горсточка безусых русских мальчиков, ни один из которых в начале войны не умел летать. Не могли они себе представить, что командиру этих «старых асов» не исполнилось еще и двадцати двух лет; не знали они, что он влюблен — первый раз в жизни — и что, возвращаясь после боя на аэродром, он робко и застенчиво справляется, нет ли ему письма из Ленинграда, ставшего тыловым городом.

К 20 января наши войска, наступавшие с двух сторон, встретились у поселка Ропша. Семь немецких дивизий, стоявших под самыми стенами Ленинграда, оказались отрезанными и вскоре были полностью уничтожены. Одними убитыми немецкие войска потеряли здесь за несколько дней больше двадцати тысяч человек. Около двухсот орудий стало нашей добычей — в том числе тридцать шесть сверхдальнобойных, из которых немцы обстреливали Ленинград.

В результате этого разгрома во фронте немцев образовался широкий прорыв, в который стремительно хлынули наши войска, двигаясь на Волосово, на Пушкин, на Суйду, к берегам рек Луги и Наровы — на запад.

Полк должен был двигаться на запад. Только что пришел приказ: перелететь на новый аэродром, освобожденный всего несколько часов назад. В землянке командного пункта шла напряженная подготовка к перелету. Звенели телефоны, голос Тарараксина не умолкал ни на минуту, вестовые привычно упаковывали штабное имущество в мешки. Вбегали люди, выслушивали приказания Лунина, Шахбазьяна и выбегали, стуча сапогами по настилу, под которым хлюпала вода. Несмотря на внешнюю будничность всей этой суеты, чувствовалось в ней что-то праздничное. На запад! На запад!

Был здесь и Слава Быстров, которому шел уже пятнадцатый год, — круглолицый, белокурый, в промасленном комбинезоне и такой для своего возраста рослый, что Лунин, хотя и видел его каждый день, всякий раз не мог удержаться, чтобы не сказать: «Эк тебя вытянуло!»

Ожидая приказа садиться на транспортный самолет, который должен был перебросить техников полка на новый аэродром, Слава сидел в темном углу землянки с летчиками Костиным и Рябушкиным и прислушивался к их разговору.

— Через несколько лет самолеты, на которых мы сейчас летаем, будут стоять в музеях, — говорил Костин.

Рябушкин слушал Костина с сомнением: он обижался за самолеты полка.

— Это лучшие самолеты в мире, — возражал он.

Но Костин упрямо надувал толстые губы:

— Если бы ты только мог представить себе те самолеты, на которых мы с тобой полетим через три года!

— А ты их можешь себе представить? — недоверчиво спрашивал Рябушкин.

— Ну, я-то кое-как представляю!

По правде сказать, Костин представлял их себе довольно неясно, и Слава, чувствуя это, презрительно поджимал губы.

Слава сам постоянно изобретал и совершенствовал самолеты. Тетрадки, в которых он готовил уроки для Деева, были покрыты рисунками, изображавшими странных крылатых чудовищ. В спорах он нередко побеждал Костина, потому что лучше его знал авиационный мотор, аэродинамику и свободнее чувствовал себя среди математических формул. У Славы обнаружились способности к математике, а так как Деев тоже был пылкий математик, они давно с ним ушли за пределы того, что положено по школьной программе. Будущность свою Слава уже избрал: он будет инженером, создающим новые типы самолетов.