Николай Эрнестович Бауман

Это отношение к царю и религии очень характерно для многих не только пожилых, но и молодых, даже стремившихся к знанию крестьян того времени. И Бауман, уже встречавшийся с такого рода настроениями среди казанских кружковцев, осторожно, но очень настойчиво старался переубедить своего собеседника, посеять в нем иные мысли и настроения.

Белокуров вспоминает:

«…Разными, на вид невинными вопросами старался навести меня на вывод, что царь, помещики и разное начальство — это одно и то же, что бога и религию нельзя отделять от попов. Но, соглашаясь с ним во многом, я все-таки упирался. Мое закоренелое убеждение в этот раз сломить Николаю Эрнестовичу так и не удалось. Мы с ним проговорили всю ночь до рассвета, и, уже собираясь уезжать, он спросил меня, что я думаю о тех людях, которые убили Александра И. Я опять ответил ему словами почаевских листков, что это были изверги рода человеческого, что я их ненавижу и т. п. Тогда Николай Эрнестович, покачав головой, сказал:

— Напрасно, это — люди хорошие… но, впрочем, мы с вами еще кое о чем поговорим, приезжайте ко мне в Бурасы.

Видя мое такое фанатическое упорство и слыша от меня такие гадкие, мерзкие слова, Николай Эрнестович не рассердился, а на мое упорство решил ответить тоже упорством. Он, как видно, из моего поведения вывел заключение, что если меня просветить, то я с таким же упорством буду защищать и революционные убеждения»{И. Н. Белокуров. Встречи с Н. Э. Бауманом «Каторга и ссылка», 1931, № 4 (77). стр. 199.}.

Беседа с Бауманом глубоко запомнилась Белокурову. О многом по-новому передумал он, стремясь понять полностью мысли Николая Эрнестовича. Занятый крестьянской работой в хозяйстве отца, Белокуров сумел попасть в Бурасы только летом. Бауман встретил его как старого знакомого, опять долго и дружески с ними беседовал и дал ему адрес одного из своих саратовских знакомых, с которым, как считал Бауман, Белокурову было бы очень полезно побеседовать. Впоследствии Белокуров вспоминал: «Мы проговорили тогда всю ночь до рассвета… Николай Эрнестович первый покачнул мою веру в бога и царя»{И. Н. Белокуров. Из записок аграрника. М., 1926, стр. 13.}.

Время шло. Шла весна, а вместе с ней приближалось 1 мая.

Николай Эрнестович решил отпраздновать этот всемирный праздник трудящихся. Замысел его был тем более нов и значителен, что маевки нужно было провести в далеком саратовском селе, оторванном от влияния крупных пролетарских центров. В то время (1896 год) не во многих городах, даже с большим фабрично-заводским населением, пытались праздновать 1 мая. Но трудности не остановили Баумана, имевшего уже некоторый опыт подпольной работы в казанских рабочих кружках. Всего несколько человек посвятил Бауман в свой план за два-три дня до 1 мая. К Бауману часто приходил старичок-землемер, сын которого был сослан за народовольческую агитацию. Нередко старичок засиживался у молодого ветеринарного врача заполночь, рассказывал, в каких ужасных условиях «мышеловок», «окольцовывания» и прочих «утеснениях землей» оказались окрестные крестьяне после 1861 года. Его-то и пригласил к себе Бауман под видом рыбной ловли накануне 1 мая. Над починкой наметок и большого бредня на дворе ветеринарного участка хлопотал также местный учитель, восторженный поклонник Писарева и Добролюбова. С удовольствием присоединились к рыбалке несколько молодых крестьянских парней, с которыми Николай Эрнестович завел большую дружбу. Крестьянская молодежь относилась к своему сверстнику — молодому ветеринарному врачу — с большим уважением и симпатией: Бауман держался с ними запросто, приветливо разговаривал, помогал в школьных занятиях. Они видели в нем не «городского», не чиновника, а человека, который участливо беседует с ними о их житье-бытье, не чуждается молодежи, не отсиживается на своем участке, при случае может сыграть с большим успехом два-три кона в городки.

Ранним утром небольшая толпа — человек двадцать «рыболовов» — двинулась от ветеринарного участка к небольшой степной речке, протекавшей неподалеку от околицы. Впереди, заботливо поддерживая большой, аккуратно свернутый бредень, шел ветеринарный врач. За ним с наметками, не торопясь, шагали учитель и землемер. А молодежь, с веселым смехом и переговорами, шла к реке напрямик, по только что вспаханному яровому полю. Вдали, за перелеском зеленела бархатная озимь. Свежий ветер разгонял последние предутренние тучи. Когда «рыболовы» подошли к речке, Николай Эрнестович огляделся вокруг. Место было выбрано удачно: «рыболовы» расположились в небольшой лощинке, закрытой со стороны села прибрежными кустами ольхи и орешника. Если бы урядник и захотел понаблюдать от околицы села за занятиями «рыболовов», он не смог бы что-либо рассмотреть на таком значительном расстоянии.

Николай Эрнестович развернул бредень — и большое красное знамя затрепетало над свежей, черной пашней. Бауман встал на высокий пенек у обрыва речки и обратился к своим спутникам с короткой, но горячей, зажигающей сердца речью о значении первомайского праздника: