Николай Губенко. Режиссер и актер

Первый монолог, его произносил ветеран Важнов, о котором, кстати, потом лишь вскользь пойдет речь у Губенко, звучал несколько декларативно: "Старость - это жизненный закон, так же как детство, юность, зрелость. И принимаешь это как неизбежность. Как восход солнца или закат. Я отдыхаю, я свободен. Я делаю то, что мне хочется. Но когда вспомнишь прошлое, то кошки скребут. Больно становится. Мог бы не так поступать. Невольно и зло делал, что причиняло людям боль. И все это лежит у меня здесь. Теперь я один доживаю".

Схватить такой текст со слуха даже квалифицированному зрителю не слишком легко. Волею-неволею этот текст несколько пропускаешь мимо себя, хотя сам он особой усложненностью и не отличается.

Далее идут подобные же высказывания, которые не всегда доходят до сердца зрителя, или он в них не очень-то вникает.

Важнов - старость рефлектирующая, себя взыскательно анализирующая. А вот старость почти бездумная, хотя, может быть, в ее позиции таится и своя мудрость и защита. "...Гоню от себя мысли. - говорит пожилая женщина. Потому что, если я начну думать, у меня сразу начинается переутомление. Жуть! А поэтому лучше не думать".

Совсем больной ветеран Бердяев высказывает соображения, которые, возможно, объясняют, почему некоторые пожилые люди отвергли фильм, сочтя его, подобно бабушке Яны Танько, "барахлом". "Честно говоря, терпеть не могу стариков, Надо жить, а не киснуть".

Одна из сложнейших и, пожалуй, неразрешимых проблем, которая встает при организации и комплектации любого Дома престарелых, заключается в том, что его постоянных обитателей крайне раздражает собственная среда: одни старики. Более или менее, молодые люди лишь в обслуге. Пожилые попадают в капкан, из которого не вырвешься. И потому самый лучший Дом ветеранов не может заменить нормальную, половозрастную семью, где есть дети, внуки с их интересами. Старикам подчас даже видеть не хочется стариков ни в жизни, ни на экране. Дескать, я и без того о них все знаю.

А вот старость ёрничающая, подчас почти безумная: Егошкин: зрители старшего поколения сразу узнают в нем великолепного комедийного актера Сергея Мартинсона. Это последняя его работа в кино. Он умер 85-ти лет в 1984-м году. Герой Мартинсона плевать хотел на какие-то там интервью, он витает в собственном мире. "Я вам по секрету скажу, моя бабушка была приближенная фрейлина. Сейчас, сейчас припомню... Склероз. Чья же она фрейлина? Может быть, мне не следует говорить семейных подробностей, но передовая семья! Я никогда не видел, чтобы у нас прислугу били". Егошкин даже утверждает, что "мы из князей Мещерских, но изменили фамилию". Потом, по ходу фильма, зритель поймет, что все это несчастным стариком выдумано.

Словно венчает рассуждения о старости мудрые слова красивой пожилой женщины: "Если старость должна быть, она не должна быть жалкой, наоборот, достойной, благородной".

Таковы ответы на интервью, я процитировал не все из них, предваряющие собственно фильм. Сами по себе, может быть, и содержательные, но, по моему мнению, не обязательные с точки зрения художественной и психологической. Ради объективности отмечу, что в кинокритике это социологическое вступление никаких возражений не вызвало. Более того, подчеркивалось, например, в рецензии, напечатанной в журнале "Советский экран", утверждалось, что подобный прямой разговор со зрителем дает сильнейший эмоциональный заряд и как бы распространяется на все дальнейшее течение картины. Очень верная взята сразу нота, она потом будет расшифровываться от эпизода к эпизоду.

Правильно, будет расшифровываться. Но стоило ли начинать ленту с "шифра"? В рецензии утверждалось, что стоило, поскольку Губенко сделал "фильм-проповедь". Сомнительный комплимент. Я убежден, что режиссер (он же и автор сценария) менее всего думал о проповедях. Да они вообще противопоказаны искусству. Им место в храме, а не в художественном фильме.

Закончились интервью-ответы, и на фоне массивных ворот Дома ветеранов пошли титры. Камера повела нас в старый, усадебный парк, схожий с тем, какой показывался в "Подранках". Так, визуальными средствами указывается на родство нового фильма с самой личностной картиной Губенко. И есть, конечно, внутренняя логика, глубокая связь между его размышлениями о детстве и о старости, от которой никуда не сбежишь.

Парковые аллеи в фильме "И жизнь, и слезы, и любовь..." усыпаны опавшими желтыми листьями. Несколько прямолинейная символика, но и эмоционально оправданная. Оператор Павел Калашников снимает эти листья не навязчиво, мягко. Несколько аляповато - стандартно - смотрится статуя В.И. Ленина, но она неизбежный атрибут советских казенных учреждений. Над парком кружит вертолет. Это, впрочем, опознавательный знак не столько современности, сколько бесцеремонности и беспокойства. Навязчивый шум мотора раздражает пожилых людей, мешает им.