Николай Гумилев: жизнь расстрелянного поэта

Несомненно, «Отравленная туника» — вершина гумилёвской драматургии. О парижском этапе работы над драмой писал М. Ларионов: «…попросили Сергея Павловича Дягилева заказать ему что-либо (как либретто) для балета. Дягилев сказал, чтобы тему мы сами нашли. Надо было скоро. Сергей Павлович уехал вскорости в Венецию. Все полтора месяца, пока балет был в Париже, мы брали Ник. Степ, каждый вечер с собой в театр Шатлэ, где давались балетные спектакли. Тогда Ник. Степ, и предложил для моей постановки „Гондлу“, а для Натальи Сергеевны новую вещь — „Феодору“. Музыка предполагалась для первой вещи Бернерса, а для второй — Респиги. Либретто балетное требует специальной обработки — благодаря этому нам нужно было часто встречаться и вместе работать. У Ник. Степ, не было в этом отношении никакого опыта. „Гондла“ давал богатый материал, но перевести его в действенное только состояние — уравновесить отдельные, но разнообразные моменты — найти этим моментам форму танцовальную — между различными моментами найти равновесие — и их развитие, только движениями мужскими и женскими — где слова не было — а все давалось выражением (экспрессией) тела человеческого для Н. С. было трудно сразу. Он всю свою жизнь до этого работал главным образом над словом. Время шло, Дягилев уехал в Венецию. У нас ничего еще не было готово. Решили, что с самого начала надо думать о главном назначении пьесы, и приступили к „Феодоре“ для Гончаровой. Через несколько дней Н. С. позвал к себе. Он тогда жил недалеко от Etoile (Этуаль) на улице Галилея, в отеле того же имени, и прочел первый вариант „Отравленной туники“. „Гондлу“ мы на время оставили. Так прошло больше месяца. Многое изменилось. Дягилев уехал с труппой в Испанию — и там у него не пошло сразу, как он ожидал, с деньгами. Для меня и Наталии Сергеевны вышла задержка. У Ник. Степ, также прекратилось жалованье, так как прекратилась и должность. Он выхлопотал себе командировку в Лондон, где еще оставались временно некоторые учреждения, предназначенные для ликвидации русских военных заказов, сделанных в Англии. Через некоторое время Ник. Степ, должен был уехать в Лондон, где он, как и в первый приезд (когда ехал из России), прожил до самого своего обратного отъезда».

Для чего Гумилёв оставлял на Западе стихи, новую драму, личные вещи, картины? Возможно, он надеялся вернуться сюда, не понимая, куда он отправляется… А быть может, предчувствуя роковую развязку, полагал, что друзья сохранят и опубликуют написанное? Даже свои офицерские погоны он оставил Анрепу как дорогую для него реликвию.

После 10 апреля Николай Степанович на пароходе навсегда покинул Великобританию. В Гавре пароход остановился на два дня, чтобы забрать пассажиров, желающих уехать в Россию. Поэт успел съездить в Париж проститься с друзьями и со своей несостоявшейся любовью Еленой Дебуше.

На обратном пути Николай Степанович не писал стихов, как это часто делал в дороге. Видимо, не то настроение было… Известно, что в Мурманске он купил себе оленью доху. Каюту с ним делил поэт Вадим Гарднер, который описал путешествие в стихах:

В последний раз был в Dartnell парке
Я в восемнадцатом году.
Мне жить велели злые Парки
В коммунистическом аду.

Я в настроенье безотрадном,

Отдавшись воле моряков.
Отплыл на транспорте громадном
От дымных английских брегов.
………………………………………………
Лимоном в тяжкую минуту
Смягчал мне муки Гумилёв.
Со мной он занимал каюту,
Деля и штиль и шторма рев.

Лежал еще на третьей полке

Лавров — (он родственник Петра),
Уютно было нашей тройке,
Болтали часто до утра.

Стихи читали мы друг другу.

То слушал милый инженер,
Отдавшись сладкому недугу,
То усыплял его размер.

…Но вот, добравшись до Мурманска,

На берег высадились мы.
То было, помню, утром рано.
Кругом белел ковер зимы.

С литвиновской пометкой виды

Представив двум большевикам,
По воле роковой планиды
Помчались к Невским берегам…