Николай и Александра

Приглашенный на обед к Марии Павловне, Родзянко получил некоторое представление о том, какие настроения царят в ее салоне. Председатель Думы вспоминал: «На завтраке у великой княгини я застал ее вместе с ее сыновьями, как будто бы они собрались для семейного совета. Они были чрезвычайно любезны, и о „важном деле“ не было произнесено ни слова. Наконец, когда все перешли в кабинет и разговор все еще шел в шутливом тоне о том о сем, Кирилл Владимирович обратился к матери и сказал:

– Что же вы не говорите?

Великая княгиня стала говорить о создавшемся внутреннем положении, о бездарности правительства, о Протопопове и об императрице. При упоминании ее имени она стала более волноваться, находила вредным ее влияние и вмешательства во все дела, говорила, что она губит страну, что, благодаря ей, создается угроза царю и всей царской фамилии, что такое положение дольше терпеть невозможно, что надо изменить, устранить, уничтожить…

Желая уяснить себе более точно, что она хочет сказать, я спросил:

– То есть как устранить?

– Да я не знаю… Надо что-нибудь предпринять, придумать… Вы сами понимаете… Дума должна что-нибудь сделать… Надо ее уничтожить…

– Кого?

– Императрицу.

– Ваше Высочество, – сказал я, – позвольте мне считать этот наш разговор как бы не бывшим, потому что, если вы обращаетесь ко мне как к председателю Думы, то я по долгу присяги должен сейчас же явиться к государю императору и доложить ему, что великая княгиня Мария Павловна заявила мне, что надо уничтожить императрицу».

Несколько недель весь Петроград только и говорил, что о заговоре великих князей. Подробности его были известны всем и каждому: четыре гвардейских полка должны ночью совершить марш на Царское Село и арестовать царя и императрицу. Императрицу, как водится, насильно постригут в монахини, царя принудят отречься в пользу своего сына при регентстве великого князя Николая Николаевича. Но никто, даже агенты Охранного отделения, не воспринимал великих князей всерьез. 9 января М. Палеолог сделал такую запись у себя в дневнике: «Князь Гавриил Константинович устроил ужин в честь своей любовницы, в прошлом актрисы. В числе гостей находились великий князь Борис… несколько офицеров и стайка элегантных куртизанок. Единственной темой сплетен был заговор: в нужный момент выступят надежные полки гвардии и т. д. При этом мимо сновали официанты, рядом сидели дамы легкого поведения, пели цыгане, а все вокруг было пронизано ароматом французских духов».

Императорское правительство распадалось на глазах, и среди тех, кто с унынием наблюдал за этим процессом, были не только русские. Французский и британский послы, Морис Палеолог и сэр Джордж Бьюкенен, представлявшие союзные державы, проявляли особый интерес ко всему, что происходило в России. Через руки обоих послов и их сотрудников проходили документы, касающиеся таких важных проблем, как снабжение продовольствием, боеприпасами и ведение боевых операций, а также вопросов дипломатического характера. Было ясно: развивавшийся в России внутренний политический кризис подрывает мощь державы-союзницы. Бьюкенен и Палеолог оказались в сложном положении. Уполномоченные вступать в сношения лишь с императором, они были не вправе обсуждать вопросы внутренней политики России. А между тем к началу зимы 1916/17 года обоих послов донимали просьбами воспользоваться правом лично встречаться с государем и убедить его назначить приемлемое для Думы правительство. Оба они были убеждены, что ничто другое не сможет спасти Россию, как союзное государство, и потому согласились переговорить с царем. Попытка Палеолога, натолкнувшегося на вежливое безразличие, окончилась полным провалом. 12 января получил аудиенцию у императора и Бьюкенен[88].

Сэр Джордж – убеленный сединами, с моноклем в глазу, рассудительный господин – был дипломатом старой школы. Проведя в России семь лет, он постарел, похудел, зато обзавелся уймой почитателей и друзей, в числе которых был и сам царь. Единственным недостатком посла, мешавшим ему надлежащим образом исполнять свои обязанности, было незнание русского языка. Правда, в Петрограде, где все, кто имел какой-то вес, говорили по-французски или по-английски, обстоятельство это не имело значения. Но в 1916 году Бьюкенену довелось побывать в Москве. Там, вспоминал Рой Брюс Локкарт, британский вице-консул, сопровождавший посла, «старейшины города провозгласили его почетным гражданином Москвы, поднесли ему диплом, драгоценную икону и почетный серебряный кубок… Полагалось бы в сердце России, – продолжал дипломат, – произнести хоть несколько слов благодарности на русском языке… Брюс и я придумали наикратчайшую благодарственную формулу и вдолбили ее послу. По поднесении ему кубка он должен был произнести одно-единственное слово: спасибо. Но в торжественный момент он от избытка чувств запнулся и сказал вместо этого тихо, но внятно: „За пиво!“»