Николай I Освободитель. Книга 3 (СИ)

— Йод, — вымучено улыбнулся химик. — Я по старой памяти теперь всегда начинаю исследования с него. Как не крути — это элемент, который был впервые выделен именно мною. По вашим, конечно же, догадкам, но тем не менее. Кхе-кхе, за годы это превратилось, можно сказать, в хорошую традицию. А теперь неожиданно принесло результат. Йодид серебра, нанесенный тонким слоем на пластину, работает именно так, как вы описывали.

Химик вновь закашлялся, слышать, как он надрывается было действительно тяжело.

— Василий Михайлович, может вам лучше уехать из столицы туда где климат более здоровый? На юг, к морю? В Крым или даже куда-нибудь на Средиземное море? Местные болота сведут вас в могилу.

— Да, Николай Павлович, — медленно кивнул химик, — я так и собирался сделать. Продам свою долю и уеду. Жена уже подыскивает подходящее место для семейного гнезда.

Брак ученого оказался на редкость удачным. Женившись на купеческой дочке еще в одиннадцатом году, последнее десятилетие он наслаждался полноценным семейным счастьем, включающим кроме всего прочего пятерых детей. Жаль, конечно, было отпускать одного из своих первых соратников, с которым проработал добрых пятнадцать лет, однако было видно невооруженным глазом, что в прежнем темпе он долго не протянет.

— Не нужно продавать долю, — я покачал головой. — Я ее сохраню для вас, будет что оставить в наследство детям. Езжайте так, я прослежу чтобы дивиденды высылались вам регулярно и в срок.

— Спасибо вам, Николай Павлович, кхе-кхе, — Севергин как бы извиняясь за свое состояние пожал плечами. — В любом случае, я рад нашей встрече.

— Я тоже, Василий Михайлович, я тоже, — мы тепло попрощались, химик пообещал продолжить работу, а перед отъездом передать свои наработки подчиненным.

Забегая чуть вперед, после 1820 года мы с ним больше не виделись. На сколько мне было известно, они с семьей переехали на южный берег Крыма, где и прожили несколько следующих лет, пока Василий Михайлович не умер 1826 году.

Химический институт открытый во второй половине 1840-х годов в Самаре в последствии носил имя Севергина, а уже в начале 20 века, его имя последовательно носило сразу два океанских исследовательских судна.

Вторая половина 1820 года прошла достаточно ровно, без больших потрясений или каких-то больших значимых для истории событий.

В октябре на верфях Берда заложили первый в истории чисто паровой боевой корабль, который изначально проектировался без парусного вооружения. Получиться должен был небольшой на пятьсот тонн кораблик, имеющий в качестве сердца две машины по сто пятьдесят лошадей каждая. Такая мощность обещала дать максимальную скорость около четырнадцати узлов, а крейсерскую — около десяти.

К сожалению, винт мы все так же осилить не смогли, поэтому паровой первенец должен был приводится в движение двумя гребными бортовыми колесами. Это сильно уменьшало количество артиллерии которую фрегат — в местной классификации паровому утюгу место найти было сложно, фрегатом его можно было назвать только с большой натяжкой — мог нести на борту. Из-за этого в адмиралтействе продолжали считать пароходы не слишком перспективной игрушкой и больше думали о постройке паровых буксиров чем полноценных боевых кораблей. Я со своей стороны всю перспективность такого типа кораблей понимал прекрасно и не сильно заморачивался — время само должно было расставить все по своим местам.

Еще одной предсказуемой проблемой была теоретическая дальность плавания такого корабля. Поскольку вся береговая инфраструктура пока еще была заточена исключительно под парусники, и догрузиться углем можно было даже далеко не в каждом порту, фрегат выходил таким себе сторожевиком Финского залива, имеющим боевой радиус едва ли в четыре сотни морских миль.

И даже такую дальность удалось выжать из корабля именно пустив под нож мачты, и высвободив водоизмещение за счет сокращения палубной команды. Все же для обслуживания пары машин, экипажа нужно заметно меньше чем для постановки-уборки парусов. Все освободившееся пространство оборудовали под угольные ямы, но даже таким образом сильно поправить ситуацию пока не представлялось возможным. Нужно было оборудовать береговые угольные станции, на что морское ведомство пока совсем не желало тратить деньги и время. Впрочем, сложно их винить, учитывая то, что соотношение парусников/пароходов в русском флоте пока было совсем не в пользу вторых.

И тем не менее на упомянутых выше верфях строительство пароходов, в основном речных самоходных барж было уже поставлено на поток. Верфи Берда за 1820 год построили уже девять судов, доведя общее количество эксплуатируемых нашей судовой компанией килей до тридцати штук. Большинство из них были совсем небольшими посудинками 100–200 тонн водоизмещением, однако потенциальный рынок перевозок по Волге и дальше на юг по Каспию теоретически был способен переварить сотни подобных судов.