Николай I

Осенью 1801 года у дружной троицы младших Павловичей появилась новая игра — «в коронацию». Великая княжна Анна представляла императрицу, Николай — императора. Дети навешивали на себя все «куски материи и платья, которые только можно было достать на половине великой княжны», украшали наряды крупными стеклянными «бриллиантами», снятыми с низко свисавших по моде того времени люстр, и раз за разом повторяли поразившее их торжество. Возможно, последнее коронационное торжество в России: император Александр тогда ещё не оставил своих юношеских надежд «даровать России свободу», конституцию, представительное правление — и упразднить самодержавие.

Парадоксальным образом республиканец Лагарп увещевал монарха Александра Первого, своего бывшего воспитанника: «Во имя Вашего народа, Государь, сохраните в неприкосновенности возложенную на Вас власть, которою Вы желаете воспользоваться только для его величайшего блага. Не дайте себя сбить с пути истинного из-за того отвращения, которое внушает Вам неограниченная власть. Имейте мужество сохранить её всецело и нераздельно до того момента, когда под Вашим руководством будут завершены необходимые работы…»[14]

Быть может, мечты о республиканском будущем империи освобождали Александра от забот о воспитании вероятных наследников. Он как-то признался сестре Анне, что «полностью устранился от воспитания братьев, предоставив эту заботу своей матушке»[15]. Документально отмечено, что в первые три года царствования Александр намеренно виделся со своим крестником Николаем только один раз (28 октября 1803 года).

Именно в те годы, когда Россия переживала либеральные восторги «дней Александровых прекрасного начала», для Николая пришла пора расставания с безмятежной вольностью раннего детства. Канифасное детское платье сменилось зелёным, толстого сукна, измаиловским мундиром, весёлые игры под добродушным присмотром бонны уступили место строгой, подтянутой поре учения. От няни-львицы Николая отучали постепенно, но неуклонно: сокращали время общения, рассказывали, что видели во сне, как няня уезжает, — и мальчик плакал, говоря, что этого не хочет. «Её объятия и её ласки были для него убежищем от холодной методичности и несносного формализма воспитателей, были вознаграждением за ту скуку и систематическую мелочность, с которой они следили за его поступками и словами»[16].

Однажды, в майский день 1803 года, когда настало время переезда двора в Павловск, няня не пришла совсем. Семилетний мальчик украдкой смахивал слёзы и тщательно выписывал карандашом, а потом обводил чернилами: «Любезная моя нянюшка, жаль, что Вы не приехали. Приезжайте повидаться со мной, прошу Вас»[17].

Однако контракт мисс Лайон закончился. В июне 1803 года она вышла замуж. Тогда же был освобождён от своих обязанностей весь женский персонал из окружения великого князя, а предводительствовавшая им генеральша Адлерберг заняла пост начальницы Смольного института благородных девиц. Из всех женщин осталась рядом только матушка, императрица Мария Фёдоровна. Да и то не очень-то и рядом: непосредственным воспитанием и обучением Николая занялись «кавалеры» во главе с генералом Матвеем Ламздорфом. Для Марии Фёдоровны генерал был «сердечно любимым папа», и она доверяла ему всецело. Генерал же, хотя и рапортовал матушке в непременных письменных отчётах, что Николай и Михаил его любят и даже скучают при разлуке, стал для детей воплощением жёсткости и бессердечности. «Граф Ламздорф мог вселить в нас одно чувство — страх, и такой страх и уверение в его всемогуществе, что лицо матушки было для нас второе в степени важности понятий…»[18] — признавался позже Николай Павлович.

Происходило это оттого, что в представлении генерала-педагога воспитание заключалось в своего рода дрессировке подопечных при помощи всевозможных запретов, ограничений и наказаний. Умение отыскивать и развивать положительные задатки требовало куда большего педагогического мастерства. Но Ламздорфу, похоже, не удавались даже простые воспитательные увещевания. Как-то он расфилософствовался, попробовал провести с Николаем беседу о «быстроте, с которой пролетает время», о том, что «нельзя терять ни минуты», о положении великого князя, о том, «что он должен дать государству и что ждут от него» — распалился, увлёкся собственным полётом мысли… А «объект воспитания» послушал-послушал и предложил полюбоваться в окно на дым, выходивший из трубы[19].