Николай Языков: биография поэта

Как Николай Языков ни манкирует занятиями, до поры до времени ему любое «разгильдяйство» сходит с рук. Выручает его феноменальная память, которая останется с ним до конца дней и не подведет даже во время самых тяжелых приступов его болезни. Он может неделями лоботрясничать, занимаясь лишь любимой поэзией и отстраняя от себя весь мир с его докучливыми претензиями, чтобы не упустить ни единого проблеска вдохновения, а потом, перед сдачей предмета, два-три дня просидеть днем и ночью, укладывая в голову учебники страница за страницей – и все нормально, предмет успешно сдан.

Но не все предметы вызывают у него отвращение. Русскую словесность в Горном корпусе преподавал Алексей Дмитриевич Марков. Особый пиетет у него вызывают Ломоносов и Державин: поэты, и Языкову более, чем знакомые и дорогие, ведь и его отец преклоняется перед ними, и их собрания сочинений стоят на книжных полках его родного дома, и детство его прошло под сенью этих поэтов. Узнав, что воспитанник Николай Языков – поэт; а Языков всем и сразу представлялся поэтом, без гонора, но не без вызова обозначая, что для него главное в жизни, и готов был по первой просьбе написать стихи по случаю, – Марков усаживает его переписывать и Ломоносова, и Державина, для лучшего усвоения этих поэтов и более вдумчивого проникновения в механизмы их творчества, и разбирает вместе с Языковым, строка за строкой, многие их произведения. Языков делится с ним и своими поэтическими опытами, и получает в ответ искреннюю благожелательность и по-настоящему серьезное отношение. Языков навсегда остался благодарен Маркову и посвятил ему два стихотворения. Если в первом еще слишком много юношеского, то второе – на смерть Маркова – 1829 года стоит привести полностью, потому что каждая строчка важна:

Кипят и блещут фински волны
Перед могилою твоей;
Широким пологом над ней
Склонили сосны, мрака полны,
Печальный шум своих ветвей:

Так жизнь пленительным волненьем

В тебе кипела молодом;
Так ты блистал своим умом,
И самобытным просвещеньем,
И поэтическим огнём.

Но рано, рано годы злые

Тебя настигнули толпой,
И тёмны стали над тобой,
Как эти сосны гробовые,
Угрюмой движимы грозой.

Цепями нужд обремененный,

Без друга, в горе и слезах
Погиб ты… При чужих водах
Лежит, безгласный и забвенный,
Многострадальческий твой прах.

О! мне ль забыть тебя! Как сына,

Любил ты отрока меня;
Ты предузнал, кто буду я,
И что прекрасного судьбина
Мне даст на подвиг бытия!

Твои радушные заботы

Живое чувство красоты
Во мне питали; нежно ты
Лелеял первые полёты
Едва проснувшейся мечты.

Лета прошли. Не камню предал

Ты семена благих трудов:
Для светлой жизни я готов,
Я сердцем пламенным уведал
Музыку мыслей и стихов!

Прими ж привет мой благодарный

За много, много красных дней,
Блестящих в памяти моей,
Как образ месяца янтарный
В стекле играющих зыбей!

Тут все, в обычае Языкова, очень обозначено и очень конкретно. Начиная с того, что Марков умер достаточно молодым – а значит, он был ненамного старше своего воспитанника, когда усаживал его переписывать Ломоносова и Державина и произносил вдохновенные речи о них… Такой конкретности, соединенной с общим – а вернее всеобщим, достигали только очень немногие великие поэты. Кроме Языкова (говорю в пределах девятнадцатого века, двадцатый век не беру) такого достигали только Пушкин, Лермонтов, Некрасов и… нет, пожалуй, даже Фет этого не достигал. Восходил в эту конкретность, отображающую всеобщее, Алексей Константинович Толстой, но он был настолько индивидуален в своем стиле и в направленности своего стиха, что о нем надо вести особый разговор. А этого мы никак позволить себе сейчас не можем.

Главное: Языков был не одинок в Горном корпусе. Были люди, которые изначально оценили его талант.