Николай II

Круг замыкался. Ничего не менялось. Александра Федоровна могла быть уверена, что ее супруг не посмеет выслать «Друга». «Старец», очевидно, это также понимал и даже позволял себе пренебрежительные отзывы о Николае II. «Он не из царского матерьяла, — якобы говорил Распутин, — он создан для семейной жизни, чтобы любоваться природой с цветочками, а не царствовать. Это выше его сил…» При этом в телеграммах он увещевал Николая II слушаться советов супруги, которую ставил неизмеримо выше царя. В 1915–1916 годах в политической жизни империи Распутин играл исключительную роль, оказывая влияние на министерские назначения и решение государственных вопросов. Однако чем больше становилось влияние «старца», тем больше росло раздражение царя, недовольного политической активностью «Друга». «Мужик» зарвался, и только преданность императрицы Александры Федоровны позволяла ему и далее оставаться у трона. Его насильственная смерть в декабре 1916 года уже ничего не могла изменить.

«Сейчас в умах и душах русского народа происходит самая ужасная революция, которая когда-либо имела место в истории, — говорил 27 декабря 1916 года депутат Государственной думы В. А. Маклаков, представляя доклад о роли Распутина. — Это не революция, это — катастрофа: рушится целое вековое миросозерцание, вера народа в царя, в правду его власти, в ее идею как Божественного установления. И эту катастрофическую революцию в самых сокровенных глубинах души творят не какие-нибудь злонамеренные революционеры, а сама обезумевшая, влекомая каким-то роком власть». Отмечая, что власть ужаснулась бы, узнав, каким языком говорит деревня, облекая зерно истины «в невероятные одежды легенды», Маклаков предрекал ужас грядущей революции: «Это будет не политическая революция, которая могла бы протекать планомерно, а революция гнева и мести темных низов, которая не может не быть стихийной, судорожной, хаотичной». Депутат говорил об обрушении самой важной для монархической государственности идеи: гибели мистического союза царя с народом, символом которого в глазах Николая II долгое время и был Григорий Распутин…

Уже после отречения императора, 25 марта 1917 года, вспомнив о Распутине и пересказав легенду об отпевании сибирского странника, З. Н. Гиппиус определила главную проблему старой власти, спровоцированную близостью «старца» к царскому престолу: «Безнадежно глубоко (хотя фатально-несознательно) воспринял народ связь православия и самодержавия». На смену «мужику Распутину» пришел «мужик с топором», вместе со «средостением» уничтоживший монархию. В ноябре 1905 года, познакомившись с сибирским странником, Николай II об этом, разумеется, не мог и помыслить. Конечно, можно вслед за советскими исследователями утверждать, что «„распутинщина“ — это и симптом болезни и сама болезнь, означавшая, что царизм уже на пороге гибели»[85], но констатации не помогают разобраться в вопросе о роли Распутина в жизни последнего русского царя.

В самом деле, — кем он был? Мужиком или все-таки «старцем»? Полагаю, что прежде всего мужиком, «бородой перед престолом». Если для Александры Федоровны «старческие» подвиги Григория Ефимовича значили гораздо больше его «социального происхождения», то, повторимся, для Николая II он символизировал живую связь с простым народом. По словам Э. С. Радзинского, для царя Григорий — итог правдоискательства. Начавшись с А. А. Клопова, все завершилось подлинным мужиком, заключением союза царя и народа. «Конечно, — пишет Э. С. Радзинский в книге „Господи… спаси и усмири Россию“, — он знал о беспутстве Григория. И в отличие от Аликс не строил мистических обоснований. Нет, он принимал его как беспутство реального народа. Оно лишний раз доказывало: его народ не готов к конституции. Но вперемежку с этой дикостью он видел в Григории здравый смысл, доброту и веру. Голос Григория для него — глас народный».

Царь не мог иначе и помыслить, хотя симптомы «морального разложения» этого самого «народа» год от года проступали все явственнее. В 1912 году собеседница А. В. Богданович — Е. А. Шеина рассказывала, как на ярмарке, открывавшейся в селе ее матери, княгини Л. Л. Урусовой, крестьяне не только не оказали никакого внимания своей помещице, но даже, когда священник начал молиться за царя, простодушно-цинично заявили: «Не стоит за него молиться, пойдем отсюда». Поведение отдельных мужиков, разумеется, не следует обобщать, но игнорировать также неправильно. Неслучайно еще в 1907 году Л. А. Тихомиров с горечью признавался, что «разрушено все: власть, вера, совесть, честь, достоинство, даже просто самолюбие». В этом смысле, думается, «старца», как и царя, можно считать символами разрушения монархической идеи, которой они оба, каждый по-своему, верно служили. Чем не парадокс!

Безусловно, роль Распутина как «бороды перед престолом» была ясно определена, но сыграна, увы, оказалась неудовлетворительно; «союз царя и народа» распался. Винить в том Николая II, думается, так же бессмысленно, как и оправдывать «оклеветанного молвой» сибирского странника. Случилось то, что случилось.

***