Николай II

Николай и его семья 30 июля 1917 года узнали, что на следующий день им предстоит отъезд. «По соображениям безопасности», — как им сказали. Но не в Англию, а в неназванное место России. Ехать четыре-пять дней, и следует брать теплые вещи. Николай все понял. Согласно мемуарам Керенского, он сам сообщил бывшему царю о предстоящем переезде. Если верить Николаю, который постоянно отмечал в дневнике все посещения Керенского и разговоры с ним, было вовсе не так (очевидно, Керенский не нашел смелости), а узнал царь об этом от графа Бенкендорфа, которого Керенский вызывал к себе. Как следует из письма Николая к сестре Ксении, он много раз пытался выпросить у Керенского разрешение на переезд в Крым.

Вечером в день отъезда Керенский разрешил великому князю Михаилу попрощаться с братом. «Я обязан был присутствовать при этом разговоре, было крайне неприятно, но таков был мой долг», — пишет Керенский в своих воспоминаниях, не объясняя, в чем заключался его долг.

Николай записал в дневнике: «После обеда ждали, когда нам сообщат время отъезда, которое многократно переносилось. Вдруг вошел Керенский и сказал, что приезжает Миша. Около 10.30 действительно появился наш дорогой Миша и вошел вместе с Керенским и комендантом. Мы были вне себя от счастья, что свиделись, но очень неудобно было разговаривать в присутствии посторонних…»[137].

У братьев в глазах стояли слезы. Ни слова о том, что Михаил своим отказом занять трон положил конец династии Романовых. Оба были счастливы, что встретились после долгого перерыва, и оба, возможно, понимали, что видятся в последний раз.

Через несколько минут Керенский прерывает свидание. «Крайне сожалею, но у меня больше нет времени». Действительно, к шести утра семья, не ложившаяся всю ночь, с маленькой группой сопровождающих села в поезд. Было уже 1 (14) августа 1917 года.

Они направляются в Тобольск — в Сибирь.

Поезд идет несколько дней, прежде чем семья, немногие сопровождающие и многочисленная охрана сходят с него в ожидании парохода. Окна поезда закрашены, чтобы любопытствующие не могли увидеть бывшего царя и не допустить демонстраций за и против монархии. Семья, черпая силы в своей сплоченности, ехала навстречу неизвестной судьбе.

Так же, как Александра (из-за недальновидности или упрямства) отклонила предложение Родзянко выехать в Могилев, подальше от петроградских повстанцев и их Совета[138], Николай не поступился своими принципами, когда представилась подобная возможность: генерал Маннергейм, ставший губернатором Финляндии, предложил вывезти его из Царского Села прямо в Финляндию, в обход опасного Петрограда, если Николай готов признать автономию финских территорий, в противном случае его присутствие может вызвать волнения[139]. Но Николай не согласился: как бывший царь он считал, что не может отдавать территорию

Российской империи в обмен на свою личную безопасность. К тому же он был уверен, что не сможет существовать в отрыве от детей, тем более от Александры. Поэтому дальнейшая судьба семьи оказалась неразрывно связанной с ее главой.

В Тобольске семья поселилась в губернаторском доме, а сопровождающие в соседнем доме купца Корнилова. Теперь с ними остались только Долгорукий (его тесть граф Бенкендорф и графиня Нарышкина по состоянию здоровья остались в Царском Селе), врач Боткин, домашние учителя Жильяр и Гиббс, графиня Гендрикова, баронесса Буксгевден и несколько слуг, добровольно пошедших в ссылку с царской семьей.

День, как и в Царском Селе, проходил в занятиях с детьми и садовых работах, если их разрешала новая охрана. Тогдашнее политическое положение в городе сказывалось, хотя и с опозданием, и на положении царской семьи. Ей полновластно распоряжался комендант, который действовал в соответствии с преобладающим соотношением сил в Петрограде.

Вскоре свобода передвижения семьи и друзей была еще больше ограничена, усилились придирки со стороны охраны. Во время еды солдат мог вырвать у Николая из рук вилку со словами: «Ты уже и так наелся». Днем и ночью они врывались в незапиравшиеся спальни и ванные с непристойными замечаниями. Снабжение продуктами было урезано, семью посадили на солдатский паек.

В дневнике Николай предавался воспоминаниям. Как прежде, он размышлял о полках, чьи праздники приходились на тот или иной день, и задавал себе вопрос: «Где бы ты сейчас мог быть и в каком состоянии?».

7 (20) октября он вспоминал крушение под Борками в 1888 году, когда его отец спас всю семью, удерживая на плечах крышу вагона, пока не выбрались все дети и царица Мария Федоровна[140]: «Из всех нас, кто тогда был в поезде, только я сегодня здесь…». 20 октября Николай отмечает, как и каждый год, годовщину смерти своего отца, Александра III, и спрашивает: «Что же будет с Россией?».

23 октября — день его отъезда на Дальний Восток, и пристрастие к датам заставляет Николая вспомнить, что сегодня он «ровно шесть месяцев в заключении», и что «мама приезжала ко мне в Могилев, и я ее видел в последний раз».