Николай II

Анна Александровна, взявшая в мае 1917 года свою девичью фамилию Танеева, прожила после тех событий еще долго. Бывшая задушевная подруга царицы пережила всех своих друзей, родственников и большинство врагов. Она умерла в Финляндии в 1964 году. Всю жизнь каждый день перед нею были незабвенные образы; она молилась, и вспоминала, и плакала все время. Боль той потери не проходила никогда. Все последующие горькие десятилетия она видела мало радости. Жила в нужде, подвергалась поношениям частью эмиграции, нередко голодала. Но все переносила легко. После того незабываемого, после той страшной потери — невосполнимой разлуки с дорогими мучениками — ей уже было не страшно. И когда во время второй мировой войны нависла угроза оккупации Финляндии советской армией, большинство русских в ужасе старались уехать, укрыться где-нибудь в безопасном месте. Она не собиралась укрываться. Ничего уже не боялась. Она помнила то последнее предсказание Александры Федоровны. С надеждой и верой ждала будущей встречи там, далеко, на Небе, где они уже не расстанутся никогда.

Глава 28 ЦАРСКОСЕЛЬСКИЙ КРУГ

Вся царская семья сохраняла удивительное самообладание, а выдержкой Николай Александрович и Александра Федоровна просто поражали приближенных. После набега Керенского понемногу все успокоилось, но горькое чувство от неоправданной жестокости не проходило. Что им сделала Аня, ну почему против них такое озлобление? Все, кто им предан, кто честно исполнял свой долг, теперь «государственные преступники»! В разговоре с Бенкендорфом Николай II однажды сказал: «Мне Не жаль себя, а жаль тех людей, которые из-за меня пострадали и пострадают. Жаль Родину и Народ!»

Каждый день в газетах такое писали, что было просто стыдно читать, совестно делалось за тех, кто позволял себе сочинять подобные небылицы. Бывшего царя особенно угнетали известия о развале армии. Всякая организация там была нарушена, солдаты не слушались командиров. Старшие по чину боялись младших, которые за ними шпионили. А эти ужасные сообщения об избиении офицеров, особенно в Кронштадте! Сообщали, что некоторых обливали бензином и сжигали заживо. Боже мой, неужели такое могло случиться? И где? В России? Вообразить подобное царю было невозможно, верить этим сообщениям не было сил. Из газет Ники и Аликс узнали, что тело их друга Григория было извлечено из могилы и какие-то пьяные солдаты его сожгли! Господи, помоги пережить все это! Спаси Россию!

Арестантский режим имел много житейских неудобств. Одними из самых неприятных, особенно для такой религиозной семьи, как царская, были ограничения при исполнении церковных треб. Нет, молиться им не запрещали, позволяли ходить на службу в дворцовую церковь. Но все происходило при охране, под пристальными взорами сопровождающих, а это было неприятно. Кроме того, не дозволялось лично встречаться и беседовать со священником. А ведь раньше Ники и Аликс так любили поговорить с батюшкой и до и после службы. Теперь это запрещалось. Их духовник отец Александр (Васильев) еще в феврале тяжело заболел и у них уже больше не появлялся. В Александровский дворец назначили настоятеля Федоровского собора протоиерея отца Афанасия (Беляева), которого они знали, но не близко. Первый раз он служил в царском доме, когда еще здесь не было государя, тем страшным днем 2 марта 1917 года, и потом постоянно приезжал. В конце марта батюшка тоже фактически стал заключенным и провел неотлучно во дворце несколько недель. Первый раз за великим входом, когда надо было здравицу произносить, священник сбился: вместо Благочестивого Самодержца Государя Императора надлежало теперь поминать Державу Российскую и Временное правительство. Трудно ему было.

Приближалось Светлое Христово Воскресение. В тот год Пасха пришлась на 2 (15) апреля. Вся Страстная неделя была наполнена событиями. 27 марта, в понедельник, начали говеть. Но и в этот день мирские неприятности не оставили. После обедни приехал Керенский с новостью: дано распоряжение царю и царице находиться раздельно и общаться только в присутствии охраны, даже с детьми. Разговаривать теперь разрешалось только по-русски. Царь был удручен, но ничего не сказал. Царица же не выдержала и заметила Жильяру: «Поступать так с Государем, сделать ему эту гадость после того, что он принес себя в жертву и отрекся, чтобы избежать гражданской войны, — как это низко, как это мелочно. Да, — заключила царица-арестантка, — надо перенести еще и эту горькую обиду». Через несколько дней этот немилосердный запрет все-таки отменили.