Николай II

Но пока продолжались торжества в Москве, слухи и обвинения не смолкали. Великий князь Александр Михайлович, пользуясь своей ролью зятя, решил воздействовать на тещу — императрицу Марию Федоровну, чтобы та повлияла на сына и Сергея Александровича убрали. Однако со стороны императрицы-матери встретил такой отпор, которого раньше никогда не видывал. Марию Федоровну возмущали эти салонные краснобаи. Хотя она уже не питала расположения к великому князю Сергею (история со сватовством Ники не прошла бесследно), но была далека от мысли все сваливать на него и уж тем более не считала, что можно использовать этот печальный случай для безответственной критики.

Она столкнулась с новым для себя явлением, с невиданно резкими чувствами и необычно критическими настроениями. Откуда в людях обнаружилось столько ненависти, нетерпимости? Как многие досаждают бедному Ники, требуя от него безответственных решений. И в других странах случалось такое. Вот в Англии, в 1887 году, когда отмечали «золотой юбилей» — пятидесятилетие вступления на престол королевы Виктории, тоже случилась давка и сотни людей погибли. Но там никто не обвинял власть и не требовал сменить всех высших должностных лиц. В первую очередь ведь сами люди виноваты: ну почему надо было устраивать это столпотворение? Но об этом никто не говорит. Возмутительно поведение «Михайловичей» — Сандро и Николая. Они смеют учить Ники, самодержца и главу фамилии, как ему себя вести и что делать!.. Ее попытки урезонить их успеха не имели.

Расстроенная, с непроходившей головной болью, 26 мая вдовствующая императрица покинула Москву. Лишь вернувшись в Гатчину, смогла перевести дух. Оттуда написала письмо сыну Георгию, полное горьких и печальных чувств. «Наконец-то я счастлива, оттого, что все это уже позади. Я благодарна Богу за то, что Он помог мне справиться с моими собственными чувствами, и за то, что Он помог мне выполнить этот страшный, но священный долг, присутствовать на короновании моего дорогого Ники и помолиться за него и рядом с ним в этот самый большой и важный момент, самый серьезный в его жизни. У него был такой трогательный и проникновенный вид, что я этого никогда не забуду». Мать была счастлива за сына-императора, но не могла обойти молчанием и печальную сторону события.

«Ужасная катастрофа на народном празднике, с этими массовыми жертвами, опустила как бы черную вуаль на все это хорошее время. Это было такое несчастье во всех отношениях, превратившее в игру все человеческие страсти. Теперь только и говорят об этом в мало симпатичной манере, сожалея о несчастных погибших и раненых. Только критика, которая так легка после! Я была очень расстроена, увидев всех этих несчастных раненых, наполовину раздавленных, в госпитале, и почти каждый из них потерял кого-нибудь из своих близких. Это было душераздирающе. Но в то же время они были такие значимые и возвышенные в своей простоте, что они просто вызывали желание встать перед ними на колени. Они были такими трогательными, не обвиняя никого, кроме их самих. Они говорили, что виноваты сами и очень сожалеют, что расстроили этим Царя! Они как всегда были возвышенными, и можно более, чем гордиться от сознания, что ты принадлежишь к такому великому и прекрасному народу. Другие классы должны бы были с них брать пример, а не пожирать друг друга, и главным образом, своей жестокостью возбуждать умы до такого состояния, которого я еще никогда не видела за 30 лет моего пребывания в России. Это ужасно, и семья Михайловичей везде сеет раздор с насилием и злобой, совершенно неприличными».

Венценосцы выдержали коронационные испытания, хотя Александре Федоровне порой было трудно. Приходилось находиться целый день на публике, улыбаться и разговаривать со многими и многими людьми. Кроме того, понимая уже много по-русски, она стеснялась разговаривать. Могла без запинки произнести лишь некоторые молитвы, «Отче Наш», например, и общеупотребительные фразы. Да и французским, широко распространенным в высшем обществе, не владела в совершенстве. Допускала в разговоре досадные ошибки и знала об этом. Родными же ее языками, английским и немецким, в России мало пользовались. Поэтому часто приходилось молчать, что производило неблагоприятное впечатление.

Череда празднеств тянулась до 26 мая, когда все завершилось военным парадом на Ходынском поле и большим обедом для московских властей и представителей сословий. Вечером венценосцы уезжали с радостью от сознания прошедшего великого события, но с привкусом горечи в душе. Ходынская трагедия омрачила праздник. Следующий раз Николай II и Александра Федоровна приедут в Москву лишь через несколько лет: весной 1900 года проведут тут без всякой помпы Страстную неделю и лишь тогда окончательно избавятся от давних, «ходынских» переживаний.