В Петрограде воскресенье прошло совершенно неожиданным образом: в полдень все еще было спокойно. Ставка и царь получили успокаивающие сообщения. Однако около 11 часов царица поделилась своим беспокойством с императором. К вечеру открыли стрельбу по демонстрантам. Родзянко, не знавший ничего о приказе царя Хабалову, в полном смятении направил императору первую телеграмму, на которую Николай II ответил в шутливом тоне, сказав Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему даже отвечать не буду».
Воскресенье, 26 февраля, по донесениям генерала Дубенского, «протекало спокойно». Царь продолжал чтение «Записок о галльской войне» Юлия Цезаря и во второй половине дня, как всегда, пил чай.
На другой день, утром, 27 февраля, он получил от Беляева и Хабалова утешительные новости. Сообщив царю о ночных мятежах, и тот и другой просили подкреплений, однако «беспощадные меры», о которых упоминал военный министр, ничуть не обеспокоили Николая II.
Итак, к вечеру 27 февраля, на
Ничего из вышесказанного не произошло. Генерал Иванов не сумел добраться до столицы; штаб, полагавший, что в Петрограде Дума держит все в своих руках, прекратил поставлять ему довольствие. Что касается царя, который не смог добраться до Царского Села, поскольку железнодорожники перерезали ему путь, так же как и Иванову, то он вернулся в Псков, где и узнал, что армия и правительство требуют от него отречения от престола.
Вся столица уже находилась в руках восставших, когда царь вел беседу с генералом Ивановым, который рассказывал ему, как в 1906 году в Харбине он подавил мятеж. В другой раз, в Кронштадте, когда между моряками происходила драка, он схватил двух из них за шиворот и приказал встать на колени. Моряки повиновались, драка была прекращена, к восхищению пораженных зрителей.
Генерал Иванов рассчитывал вернуться в Петроград без пролития крови. «Ну, конечно же», — сказал ему царь и отправился спать в три часа ночи. В эту ночь с 27 на 28 февраля он, по утверждению свидетелей, был «любезен, мягок и молчалив».
28 февраля генералиссимус Алексеев, не зная о том, какой оборот приняли события в столице, то есть о сформировании правительства с согласия Петроградского Совета, разослал всем командующим армиями циркулярное письмо, в котором излагал февральские события в столице, называя их участников мятежниками, и напоминал каждому его долг по отношению к государю. Итак, революция уже окончательно восторжествовала, а императорский поезд отправился в Царское Село, и пассажиры его не знали ничего о дальнейшем развитии событий. Царь и его штаб в это время действовали заодно. У Николая не было недостатка в информации, но он не собирался урегулировать создавшееся в результате восстания положение политическим путем, им были приняты только меры военного характера.
«Диктатор» выехал из Могилёва утром 28 февраля. Он рассчитывал приехать поездом в Царское Село с батальоном георгиевских кавалеров. Там он собирался рассмотреть создавшееся положение вместе с царицей и ждать подкреплений из Пскова и Ревеля. Первый инцидент произошел на станции Дно. Поезд генерала Иванова встретился на вокзале с конвоем, следующим из Петрограда. Солдаты и гражданские лица рассказали войскам «диктатора» о необычайных событиях в столице. В одно мгновение поезд генерала опустел. На противоположной платформе собралась толпа любопытных. Из окна своего вагона генерал Иванов слышал, как повторялись слова: «Равенство, свобода…» Он попытался вернуть солдат, но они не обращали на него внимания. «Диктатор» подскочил к ближайшей к нему группе с криком: «На колени… арестанты!» Но тут раздался свисток встречного поезда, увозившего вперед, к свободе солдат Иванова.
А дальше поезд генерала был остановлен железнодорожниками, заявившими, что путь поврежден. Иванов заставил их чинить путь; на это ушло несколько часов. По приезде в Царское Село его ожидало разочарование: славившийся своей исключительной верностью Георгиевский полк заявил, что в случае столкновения с населением города, перешедшим на сторону революции, он останется нейтральным, так как по присяге он обязан защищать лишь «персону царя». А царя тут не было.