Николай II

Николай принимает решение засекретить болезнь царевича. Для нормальной страны это абсурд, идиотизм. Болезнь неизлечима и неизбежно будет прогрессировать. Тайну можно хранить недели, месяцы, но так или иначе начнется утечка информации. Поползут слухи и домыслы еще более страшные, чем скрываемая правда. В таком случае люди еще раз убедятся в лживости царя, сановников и всего строя.

Единственное логическое объяснение засекречивания болезни Алексея — это опять-таки синдром «скотского хутора». Скотина должна молчать, не рассуждать, не сплетничать и хором радостно мычать, когда дюжие дяди на руках вынесут на показ десятилетнего детину — их будущего хозяина.

Забавно, что все сочинители «жития св. Николая» от Ольденберга до Боханова яростно обрушиваются на придворных, либеральную интеллигенцию, журналистов и на народ вообще за «фабрикацию слухов и сплетен». Тот же Боханов пишет: «…осуждение Романовых, и в первую очередь Александры Федоровны, сделалось как бы «хорошим тоном». Развитию этого своего рода промысла способствовало два обстоятельства: замкнутость жизни венценосцев и безнаказанность инсинуаторов… И все оставалось годами неизменным: одни инспирировали сплетни, которые, не встречая никакого противодействия, охватывали все более широкие общественные круги, а другие старались делать вид, что выше сплетен, и все более обосабливались от этого враждебного мира».

Жаль, конечно, что господин Боханов незнаком с законами Российской империи, предусматривавшими суровое наказание за оскорбление царствующей династии. Причем оскорблением могла считаться любая информация о царе или великих князьях. Карался любой даже намек на царственных особ, вспомним ссылку писателя Амфитеатрова. Дошло до того, что полиция начала изымать из обращения дешевый календарь, на обложке которого была нарядная крестьянка, несущая на продажу четырех поросят. Кто-то углядел в этом намек на царицу и четырех ее дочерей.

А вот в печати стали появляться стихи за подписью «К. Р.». Лишь потом выяснилось, что их писал великий князь Константин Константинович. По этому поводу 14 марта 1900 г. А. А. Суворин (кстати, реакционер, а не большевик) записал: «Буренин позволил себе в фельетоне критически мягко отозваться о стихах К. Р. (великого князя Константина Константиновича). Е. М. Феоктистов призвал меня в Управление по делам печати: «Скажите Буренину, охота ему говорить о стихах К. Р. Министр очень недоволен. Пусть лучше пишут великие князья плохие стихи, чем баклуши бить».

Мало того, что нельзя было писать о семействе Романовых, было запрещено упоминать имя Распутина. Нельзя было критиковать выступления на сцене балерин — любовниц великих князей.

Так что за любые «сплетни» любой подданный империи мог надолго отправиться в места не столь отдаленные. Другой вопрос, когда обсуждение умственных способностей царя, психического состояния царицы, болезни наследника и личности Распутина приняло лавинообразный характер. Вот тут карательная машина забуксовала. Сотни тысяч писем по-прежнему перлюстрировались, стукачи сидели везде — от подпольных организаций до великосветских гостиных, но нельзя же было сажать всю Россию!

Любопытно: если бы какой-либо Боханов жил в то время, неужели ему было бы все равно, кто будет безраздельно властвовать над ним и его детьми — инвалид-гемофилик или безграмотный сибирский мужик? А вот русским людям сие было не безразлично. И вполне возможно, что Николай и Александра были единственными людьми, кто верил, что. Алексей будет самодержавно править Россией. Могли психически нормальный человек не беспокоиться, когда видел, как будущего неограниченного властелина его и его детей носят на руках на празднествах в честь 300-летия Романовых?

Была ли альтернатива Алексею? Да, и в нескольких вариантах. Читатель уже знает о великом князе Михаиле Александровиче — молодом, пышущем здоровьем мужчине. Он мог руками разорвать пополам колоду карт, а однажды на маневрах в Гатчине махнул шашкой так, что у нее отлетел клинок.

В семействе Романовых, да и в других царствующих домах, было принято очень рано женить наследников престола. Однако Николай II не только не спешил подобрать достойную жену брату, но и запретил ему жениться на принцессе Кобургской, с которой у Михаила был роман. Лишенный возможности вступить в брак с женщиной царственной крови, Михаил, в конце концов, увлекся красавицей Натальей Шереметевой. Наталья была н» только красива, но и умна, обладала сильным волевым характером и придерживалась довольно либеральных взглядов. Ее отец был известным московским адвокатом. До встречи с Михаилом Наталья успела побывать в двух браках: с миллионером Мамонтовым и гвардейским офицером Вульфертом.