Николай II без ретуши

Отставка была решена. С тяжелым чувством вошел я в приемную государя и после минутного ожидания в ней – в его кабинет. Когда я вошел в кабинет, государь быстро подошел ко мне навстречу, подал мне руку и, не выпуская ее из своей руки, стоял молча, глядя мне прямо в глаза, вынул левой рукой платок из кармана, и из его глаз просто полились слезы.

Шварц Александр Николаевич (4 (16) января 1848, Тула – 5 (18) января 1915, Петроград) – русский государственный деятель. Министр народного просвещения с 1908 по 1911 год. Из воспоминаний:

Больше всего, конечно, бросалась каждому в глаза его редкая память если не на лица – зрительная память его, кажется, была не велика, – то на имена, числа, годы и т. п. В этом отношении он положительно поражал меня, через три года вдруг вспоминая имя какого-нибудь профессора, о котором он слышал от меня в запале, либо из самых резких моих докладов и по какому-нибудь совершенно пустому случаю. Другой столь же выдающейся его особенностью являлась совершенно исключительная приветливость, которой немало способствовало действие на всех, через которых мне случалось проверять это наблюдение, его в высшей степени привлекательных глаз. Обращение его прямо можно было назвать чарующим, несмотря на то что самое краткое пребывание с ним точно так же давало вам немедленно почувствовать, что эта приветливость чисто внешняя и что в его милостях и ласковых на вид речах – души нет. Он кротко на вас глядел, приветливо улыбался, но что-то невольно говорило вам, что это сделавшееся обычным выражение как будто скрывает полное равнодушие и безучастие и к делу, и к лицу, об этом деле говорящему. В других он очень любил искренность, сплошь и рядом я слышал от него фразы: «Хороший человек, прямо в глаза глядит», – но сам он вряд ли был с кем-то искренен. И не сердился он как будто никогда. Сам я его гнева никогда не видал и от других о проявлениях его никогда не слыхал. (…) Безучастие его к делу, как мне кажется, ближе всего выражалось в том, что он подписывал, по-видимому, буквально все, что подавали министры. Когда подумаешь, какие разнообразные проходили перед ним люди, какие невозможные ему подавали доклады и как эти доклады не походили один на другой, а между тем все скреплены были его согласием, просто диву даешься. Утверждал он, по-видимому, дела, которым даже не сочувствовал. Выслушивая как-то доклад Столыпина о вольнослушательницах, о которых мы очень много с ним говорили, он чувствовал что-то неладное в докладе и пытался отмахнуться от него словами: «Я бы не хотел обидеть Шварца». И однако подписал. (…) Ко мне он относился все время очень хорошо. (…) И тем не менее он ни минуты не задумался при случае сделать мне большую неприятность в деле так называемых «потешных». (…) Началось дело тем, что еще в бытность военным министром генерала Ридигера я как-то получил от него сведения, что бахмутский инспектор народных училищ Луцкевич составил из учеников местных городских училищ особую роту или батальон, обучая их военному строю и доведя об этом особой телеграммой до сведения Государя Императора. Я был, конечно, удивлен тем, что инспектор народных училищ позволяет себе входить в непосредственные сношения с Государем Императором, минуя и свое непосредственное начальство (попечителя), и министра народного просвещения, и хотел сделать Луцкевичу замечание, но предварительно приказал составить о нем справку. Из справки оказалось, что личность Луцкевича весьма подозрительная, он был перемещаем уже два раза для пользы службы, всякий раз с понижением, дело свое исполняет весьма небрежно. (…) Между тем немного погодя уже от генерала Сухомлинова, тоже немалого фокусника, слышу, что Государь этому делу придает большое значение; хочет вызвать в Царское Село батальон Луцкевича, которому предлагает дать имя цесаревича. Тогда я попросил попечителя собрать нужные сведения и представить мне отчет о «подвигах» Луцкевича. Отчет вышел убийственным. Ясно делалось, что мы имели дело с проходимцем, собравшимся на этом батальоне обделать кое-какие свои личные делишки. (…) Отчет этот был представлен Государю. И тем не менее Луцкевич со своим батальоном был вызван в Царское Село, произведен в действительные статские советники, почтен всяческим вниманием Государя Императора, и все это за спиной министра народного просвещения, которому Государь в то же время говорил любезности и которого не собирался увольнять от должности.