Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти...

Но Император понимал, что решающим этапом в водворении порядка станет его личное присутствие в столице. Этим объясняется его решение, принятое 27 февраля, выехать в Петроград. «Решение Царя ехать в Царское Село, — пишет В. Криворотов, — при создавшемся положении было отчаянным шагом. Но Государь чувствовал, что он остался один, что никто не предпринимал ничего, и оставалось решать ему самому быть или не быть. Было ошибкой его окружения думать, что Царь спешил в Царское Село исключительно из боязни за свою семью, жену и детей. Государь должен был сознавать, что его появление там, в центре пылающих страстей, не могло никоим образом защитить семью от распоясывавшейся толпы. Своим решением отправиться туда Царь хотел разрубить узел всеобщего трусливого бездействия».[103]

Генерал-адъютант Алексеев пытался уговорить Царя не покидать Ставку, но тот остался верен своему решению. 27 февраля Император объявил В. Н. Воейкову, что уезжает, и приказал сделать все распоряжения для отъезда. Исполнив приказ, Воейков «доложил Государю, что он может сейчас же ехать ночевать в поезд, что все приготовлено и что поезд может через несколько часов идти в Царское Село. Затем я прошел к генералу Алексееву предупредить о предстоящем отъезде. Я его застал уже в кровати. Как только я сообщил ему о решении Государя безотлагательно ехать в Царское Село, его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение, и он с ехидной улыбкой слащавым голосом спросил у меня: „А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?“ Хотя я никогда не считал генерала Алексеева образцом преданности Царю, но был ошеломлен как сутью, так и тоном данного им в такую минуту ответа. На мои слова: „Если вы считаете опасным ехать, ваш прямой долг мне об этом заявить“, генерал Алексеев ответил: „Нет, я ничего не знаю; это я так говорю“. Я его вторично спросил: „После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете вы опасным Государю ехать или нет?“ — на что генерал Алексеев дал поразивший меня ответ: „Отчего же? Пускай Государь едет… ничего“. После этих слов я сказал генералу Алексееву, что он должен немедленно сам лично пойти и выяснить Государю положение дел: я думал, что если Алексеев кривит душой передо мной, у него проснется совесть и не хватит сил лукавить перед лицом самого Царя, от которого он видел так много добра».[104]