Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти...

Какое впечатление произвела на Керенского встреча с Императором Николаем II?

Все очевидцы свидетельствуют, что Керенский был взволнован, смущен и растерян. «Я видела лицо Керенского, когда он уходил, важности нет, сконфуженный, красный; он шел и вытирал пот с лица» (Теглева).[260] «Он чувствовал себя не вполне уверенно и казался смущенным» (Волков).[261]

Один из офицеров-тюремщиков был гвардейский поручик С. С. Гноинский. Этот Гноинский занимался подлым и постыдным делом — читал чужие письма, а именно письма Царской Семьи, отправляемые ею разным адресатам. Однако сам Гноинский этой своей деятельности не стыдился и даже охотно вспоминал и о ней и о своем пребывании в Царском Селе. В 1952 году газета «Русская мысль» опубликовала некоторые его воспоминания. Среди прочего Гноинский пишет, что «во время одного из посещений дворца тогда председателем Совета Министров Временного правительства Керенским, последний во время беседы с Царем, заметил уроненный Царем носовой платок и невольно потянулся рукой вниз, поднял платок и подал его Царю. Очевидно, и Керенский подпал по действие странного влияния, исходившего от этого скромного на вид человека».[262]

По воспоминаниям других лиц, имеются сведения, что Керенский был покорен личностью Государя и испытывал угрызения совести. Жена арестованного царского министра юстиции Н. А. Добровольского Добровольская, к которой Керенский, с ее слов, испытывал доверие, вспоминала, что в марте 1917 года она была вызвана к Керенскому. Она застала его нервно бегающим по кабинету. «„Простите, что Вас побеспокоил, — сказал Керенский, — но мне необходимо было поделиться с Вами только что пережитыми впечатлениями, глубоко меня взволновавшими. Знаете ли, откуда я только что приехал? Из Царского Села, где я только что видел Императора и разговаривал с Ним. Какое несчастье случилось! Что мы наделали… Как могли, Его не зная, сделать то, что мы совершили. Понимаете ли, что я совершенно не того человека ожидал увидеть, какого увидел… Я уже давно приготовился к тому, как начну мой разговор с Царем: я собирался прежде всего назвать его „Николай Романов“… Но я увидел, Его, Он на меня посмотрел своими чудными глазами, и я вытянулся и сказал: „Ваше Императорское Величество“… Потом он долго говорил со мной… Что за разговор был! Какие у Него одновременно и царственная простота и царственное величие! И как мудро и проникновенно Он говорил… И какая кротость, какая доброта, какая любовь и жалость к людям… Понимаете ли, что это есть идеал народного Правителя! И Его-то мы свергли, его-то окрутили своим заговором! Мы оказались величайшими преступниками“.

Долго еще Керенский, в истерических восклицаниях, изливал свое отчаяние и свое раскаяние».[263]