Николай II. Святой или кровавый?

Вот интересный факт об умственных способностях данного экземпляра: «Пораженные вирусом антикоммунизма, лучшие умы белой эмиграции выдавали на‑гора настолько нелепые прогнозы развития событий на Европейском континенте, что диву даешься. Апрель 1939 года, статья весьма уважаемого исследователя Сергея Сергеевича Ольденбурга, автора монументальной монографии „Царствование Николая II“. Профессор истории, между прочим, пишет, не отставной козы барабанщик, привыкший к строгим научным формулировкам, консерватор, близкий по взглядам к П. Б. Струве. Публикация называется „Политика Польши“ (источник: „Возрождение“, Париж, № 4178 от 7 апреля 1939 года) и посвящена позиции Польского государства, оказавшегося перед лицом немецкой угрозы. Г-н Ольденбург метко подметил, что двумя базовыми „китами“ польской политики этого времени были два положения: 1) „Польша намерена сохранять свою независимость“ и 2) „Польша знает, что советская опасность может оказаться горше германской“. Менее чем через полгода Варшаве довелось испытать катастрофические последствия умозаключения № 2, но весной 39‑го антисоветчики разливаются в похвалах упертым и кичливым ляхам: „Польша уже добилась того, что в Западной Европе замечается резкое охлаждение к идее союза с большевиками. Дав понять, что ни в какой блок, включающий СССР, Польша не войдет; что никакой советской поддержки она не только не желает, но и не допустит, – польское правительство уже оказало огромную услугу европейскому миру“. Мне трудно понять, как политический аналитик мог столь упрямо игнорировать шаткость польской позиции, рассматривая польско-немецкий договор 1934 года как надежную гарантию ненападения Берлина. Сергей Сергеевич на полном серьезе пишет: „Это (вышеупомянутый договор, заключенный Пилсудским и Беком с Третьим рейхом. – Breviarissimus) дало возможность Польше приобрести самостоятельное значение на востоке Европы, стать великой державой, а не простою спутницей других держав. Конечно, самостоятельная политика таит в себе опасности, – ‹великодержавие обязывает!›“. Феерия какая-то, автор нахлобучил академическую шапочку на глаза, нарисовал вслепую точку на потолке и убеждает окружающих, что истина – строго там. Впрочем, ларчик открывается элементарно, читаем следующее предложение. „Если бы Польша сейчас соскользнула снова на роль второстепенного государства, взывающего к чужому покровительству и следующего чужим указаниям, – она не спасла бы себя и в то же время не отдалила бы, а наоборот – провоцировала бы ту вторую мировую войну, которой жаждут большевики“. Глубина заблуждений публициста тем страшнее, что перед нами строки, вышедшие из-под пера одного из самых способных и информированных в „делах европейского концерта“ эмигрантов. Пещерный антикоммунизм Гитлера казался этим господам куда предпочтительнее, нежели потуги европейских правительств, изрядно напуганных растущими аппетитами Рейха и предчувствующих неминуемую схватку с немцами. Любые же попытки западных держав как-то обезопасить себя путем налаживания контактов в сфере оборонных вопросов с Советами, вызывали у господ белодельцев нервные расстройства, ввиду чего неудача так называемых англо-франко-советских „Московских переговоров“ середины 1939 года была восторженно встречена в русских эмигрантских кругах. Уподобившись блаженным деревенским дурачкам, эмигрантские „мыслители“ на все лады повторяли за Чемберленом сказки об „умиротворении Германии“ <…> хотя, казалось бы, в апреле, после распила Чехословакии, ВСЕ уже должно было быть ясно как божий день. „Гитлер – это война“. Ан нет, Ольденбург убежденно рассуждает в том же „мюнхенском“ русле: „Если бы Польша вошла в антигерманский блок, это почти наверное было бы тем ‹коротким замыканием›, которое автоматически вызвало бы мировую войну“»¹⁸⁰. Умер Ольденбург в Париже.