Николай II (Том II)

Эта страшная сцена навсегда запала Николаю в сердце, он проклял терроризм, а эхо взрыва на Екатерининском канале болезненно гудело в его сердце, когда он узнавал о новых и новых террористических актах в России или за границей. Он осуждал и проклинал терроризм не только как повелитель огромной империи, где его противники и поддерживающая их, молящаяся на народников и эсеров интеллигенция рассчитывали столь мерзким способом поколебать царскую власть. Он презирал террористов и не испытывал ни малейшего страха перед ними. Он не мстил террористам, не грозил им карами земными и небесными, но и не призывал покаяться, не прощал им, как простила сестра Аликс Елизавета убийцу своего мужа Сергея, так же разорванного бомбой террориста Каляева, как и бедный Anpapa.

Богобоязненный человек и истинный христианин, он, Николай, не подписал за всё время своего царствования ни одного смертного приговора. Даже самым кровавым террористам во времена революции пятого года… Но и не препятствовал соблюдать закон военно-полевым судам, приговаривавшим террористов, убийц и бандитов, разжигавших бунты и восстания, убивавших министров, губернаторов, генералов, полицейских, офицеров и других верных слуг престола и Отечества, к расстрелу и повешению… Не насилие, не воля одного человека должны карать преступников, а закон… И вот теперь какие-то мерзавцы и бандиты, пусть даже и славяне по крови, осмелились без суда приговорить к смерти и взять жизнь у двух милых людей, которые перед ними нисколько не провинились, как когда-то и его дедушка, собиравшийся дать России конституционные основы ещё тридцать лет тому назад и убитый накануне того дня, когда собирался рассмотреть вместе с Советом министров доклад о таком акте…[111]

Несмотря на бурю, разыгравшуюся у него в душе, лицо его оставалось бесстрастно, как всегда. Внешне спокойный, поднялся он на палубу «Штандарта», переоделся к завтраку. На рукав свежего кителя Гвардейского экипажа в знак траура по эрцгерцогу Францу Фердинанду и графине Хотек Николай собственноручно приколол чёрную повязку. Ему часто приходилось соблюдать протокол и надевать такие знаки печали по умершим родственникам из императорских и королевских династий Европы. В этот раз он действительно ощущал траур, словно по очень близкому человеку.

После трапезы, где добрая улыбка и лучистые глаза Императора скрыли от гостей и Семьи его глубокую печаль о милом эрцгерцоге и его супруге, Государь предложил Александре Фёдоровне съехать на берег к телеграфному отделению и подать депешу в село Покровское, чтобы поддержать выздоравливающего Друга. Николай видел, как тяжело переживала Аликс покушение на жизнь того, кто, по её разумению, просил у Вседержителя защиты и покровительства Ея близким. Он очень ей сочувствовал, да и боялся сам, что погибнет единственный человек на земле, который может спасти Алексея в критическую минуту его болезни.

…Гребной катер доставил в считанные минуты царя и царицу к лодочным мосткам на сваях у деревни. С дюжину лодок моталось на волне, заякоренные на илистом дне мелководья и привязанные носами к сваям. Пахло водорослями и морской солью. Чуть в стороне от мостков, из лодки, уткнувшейся носом в берег, рыбаки в высоких каучуковых сапогах выгружали корзинами в ящики со льдом утренний улов и раскладывали по сортам и размерам лососей, судаков, салаку и другую рыбу. Стального цвета лососи, серебряные судаки, полосатые оранжево-зелёные морские окуни, тёмно-серая треска и золотистые лини ещё двигались, били хвостами. На фоне тростника и валунов, рядом с крепкими рыбаками в мокрых, блестящих чешуёй и каплями воды зюйдвестках груды рыбы составляли такую живописную картину, что Николай и Александра подошли поближе полюбоваться ею.

У одного из рыбаков, сносно объяснявшегося по-русски, Государыня узнала о ценах на рыбу. Здесь, у рыбаков, она была смехотворно низка. Рачительная хозяйка, Аликс не устояла перед дешевизной и тут же купила за наличные все ящики с лососями. Весьма гордая собой, она распорядилась перенести ящики на катер, чтобы отправить на «Штандарт».

Никто не появился на улице и не выглянул из-за занавесок в окнах домов, когда царь и царица направились от пристани к телеграфной станции…

Белая дверь аккуратного маленького домика, стены которого были окрашены, как и все сельские дома в Финляндии, красным суриком, была призывно открыта. Внутри царил полумрак. Ники пропустил вперёд Александру и вошёл вслед за ней. Глаза сразу привыкли к тени и увидели чистенькую комнату, перегороженную пополам стойкой, за которой подле телеграфного аппарата на высоком табурете восседал древний старик с седой бородой. Одет он был в старенький, но отутюженный мундир министерства почт и телеграфов. На впалой старческой груди поблёскивали две медали за беспорочную службу.