– Что же вы думаете, Николай Владимирович? – спросил Государь, прослушав телеграмму. Он сразу понял, что Алексеев, как камертоном, настраивал ею командующих фронтами на его отречение и требовал передать ответы только через него. В тексте «милого косоглазого друга» не прозвучало и тени сомнений в той панической информации, которую поставлял ему спесивый Родзянко. «Они все сговорились заранее!.. – пришёл к выводу Николай, – Теперь надо подождать ответов моих генерал-адъютантов… Сразу будет видно, насколько широко измена захватила верхушку армии». – Что же вы думаете? – повторил он свой вопрос растерянно молчавшему Рузскому.
– Вопрос так важен и ужасен, что я прошу разрешения Вашего Величества обдумать эту депешу, раньше чем отвечать… Телеграмма циркулярная… Посмотрим, что скажут главнокомандующие остальными фронтами. Тогда выяснится вся обстановка, – ответствовал Рузский.
– Да, и мне надо подумать… – печально сказал Николай. – Можете быть пока свободны… Увидимся за завтраком.
87
Государь не ждал ничего хорошего для себя из опроса Алексеевым генералов. Его мысли опять словно одеревенели, а всё тело сковала апатия. Стены тесных отделений вагона стали давить на него, и он решил перед завтраком выйти на перрон, манивший свежевыпавшим снежком. Но прогулка не принесла румянца его щекам и успокоения душе. Главным камнем преткновения оставалось для него не само отречение, а фактическое уничтожение «ответственным» министерством трёхсотлетнего принципа самодержавия, согласно которому только монарх отвечал перед Богом и своим народом за всё, что происходило в России.
«Как же так?! – думал он. – Собрались ничтожные людишки вроде Родзянки, Милюкова, Гучкова, Керенского, сговорились с генералами на Ставке, произвели бунт, и я вынужден был подписать Манифест, передающий всю ответственность их правительству… Завтра они, в силу своей неопытности и просто глупости, наделают смертельных для России ошибок, подадут в отставку и улизнут в свои имения или за границу… Придут такие же новые «ответственные» бездарности и снова будут разрушать страну… Но перед Богом, если я буду всё-таки на троне, останется моя ответственность! Как мне снести её тогда?! Легче отречься, чем потом мучиться, наблюдая разрушение России и не имея возможности вмешаться!.. Нужен ли мне трон без самодержавной власти во время кровавой войны?.. Когда на высшие сферы какое-то умоисступление нашло?! Ведь только найдёшь человека на министерский пост, так его сразу же морально уничтожают, как Протопопова… Если бы я смог продержаться до победоносного мира, то тогда можно было бы и решать спокойно вопрос о частично ответственном перед палатами правительстве… А теперь?! Наверное, надо отречься, чтобы увидеть, как народ – крестьянство, солдаты, офицеры – отреагируют на это… Здесь, во Пскове, отрезанный от всей России заговорщиками, я ничего не могу сделать… Если не вызвать гражданскую войну… Но только не это!..»
Между тем слух о требованиях отречения Государя просочился в свитский вагон. Опять в салоне собрались Нилов, Дубенский, профессор Фёдоров, князь Долгоруков, граф Граббе, Мордвинов. Когда в салон вошёл граф Фредерикс, он увидел, что особенно возбуждён был маленький адмирал Нилов.
– Этого предателя Рузского надо арестовать и убить!.. Я своими руками готов сделать это!.. – задыхаюсь от возмущения, говорил флаг-капитан. – Если отречётся Государь, то погибнет вся Россия!..
– Да! – веско сказал Фредерикс. – Только самые решительные меры по отношению к Рузскому, может быть, улучшили бы нашу участь, но на крайние меры Государь не пойдёт…
– Царь не может согласиться на оставление трона, – прерывающимся голосом возразил Нилов, – это погубит всю Россию, всех нас, весь народ. Государь обязан противодействовать этой подлой измене Ставки и всех предателей генерал-адъютантов. Кучка людей не может этого делать. Есть верные люди, войска, и не все предатели России…
– Я встретил на перроне нескольких знакомых гвардейских офицеров – егерей, измайловцев – из проходящего поезда, – поддержал адмирала флигель-адъютант Мордвинов. – Они рассказали мне о столкновениях в Петрограде возле гостиницы «Астория» в дни бунта и говорили, что если бы было больше руководства войсками, то был бы исход другим… Эти офицеры направлялись в свои части на фронт… Они спрашивали о Государе, о его намерениях, о здоровье и в один голос предлагали, чтобы Его Величество проехал к войскам гвардии… «Там совсем другое», – поясняли они… В каждом слове у них сквозила глубочайшая преданность Императору… Это враки, что вся армия взбунтовалась…
За завтраком все молчали, в том числе и Рузский. Государь, для видимости поковыряв вилкой в своей тарелке и отпив глоток холодной воды, вышел из-за стола. Тотчас покинул столовое отделение вагона и Главкосев.
К двум часам дня Николай вновь потребовал Рузского к себе. Император был холоден и спокоен лицом. Очевидно, он уже принял решение.