– Какой ещё отъезд? – удивился Государь. – Почему я ничего не знаю?
– Ваше Величество, – огорчённо констатировал начальник канцелярии министерства Двора, – вероятно, за отъездом в Париж графа Фредерикса[11] управляющий Двором её величества не счёл возможным сообщить это мне ранее…
– Перестаньте дипломатничать, Александр Александрович! Что за этой неожиданностью скрывается? – спросил Император с благодушной улыбкой. Но он уже догадывался о причине, по которой матушка устраивала ему демонстрацию своего гнева.
– От друзей, близких к «старому» двору, доходят слухи, что её величество Мария Фёдоровна очень ждала Вашего приглашения в поездку на Волгу и в Москву… – запнулся генерал-лейтенант.
– А что ещё? – уловил недоговорённость Николай.
– Говорят также о том, что некоторые из братьев Вашего батюшки уговаривали её величество быть с Вами построже и указать Вам на необходимость в связи с трёхсотлетием династии простить великого князя Михаила Александровича за его женитьбу на Вульферт[12] и хотя бы допустить его с супругой в Россию, – пожал плечами осведомлённый начальник канцелярии.
– Мне… указывать?! – поднял бровь Государь.
– Простите, Ваше Величество, – спокойно отозвался Мосолов. – Я несколько смягчил истинные выражения Ваших родственников.
– Спасибо, Александр Александрович, – непроницаемо улыбнулся Император, но в душе его поднялась целая буря. С детства Отец приучил его скрывать свои эмоции, и ни один самый опытный царедворец не мог ничего прочитать на лице российского самодержца. Но по тому, как Николай уставился взглядом в окно вагона, не видя проносящиеся за стеклом ландшафты, самые близкие ему люди из свиты – Мосолов, Кочубей, Орлов, Дедюлин и Дрентельн – поняли, что он глубоко переживает сообщение.