Николай II в секретной переписке

Погода продолжает быть великолепной, но я не решаюсь выйти в сад. Помнишь ли ты одного из наших первых раненых офицеров — Страшевича, у которого была перевязана голова и который так долго говорил с тобой, что едва не довел до обморока? Бедняга вернулся в свой полк и теперь убит. Жалко его бедную семью он служил в банке. Я сказала Ломану, что некоторые раненые могли бы тоже идти в церковь и там причаститься вместе с нами — это было бы такой радостью для них. Надеюсь, ты ничего не имеешь против. Ломан поговорит с Вильчковским, а ты можешь предуведомить Воейкова, если только не позабудешь. Ночные “шумы” должны тебе напомнить яхту — этот грохот Севастополя.

Милый мой, как я счастлива, что ты вернешься через четыре дня! Сейчас я должна отправить письмо. Прощай, Бог да благословит и защитит тебя, мое драгоценное сокровище! Нежно целую тебя и горячо обнимаю. Навсегда, милый, твоя

Женушка.

Царское Село.

30 января 1915г.

Мой родной, любимый,

Это, вероятно, мое последнее письмо. Какие все интересные вести о Севастополе, и я так жалею, что не могу быть с тобой! Как много интересного ты видел — тебе придется много нам рассказывать. Слава Богу, что так мало раненых. Тебе, вероятно, казалось, будто это сон, когда ты на паровом катере объезжал всю эскадру, — как это должно было взволновать тебя! Благослови, Господи, наших дорогих моряков и пошли им успеха! Темнота по ночам должна быть весьма жуткой, по-моему. — Увы, опять нехорошие вести из Восточной Пруссии. Мы вторично принуждены были отступить, зато мы теснее стянем наши войска, — думаю, что наши, во всяком случае, закрепили за собой свои позиции. Я только что прочла очень интересное письмо, полученное Соней от Линденбаума, в котором он выражает свою благодарность за посланные нами вещи. Он доволен своим полком, существующим всего полгода. Кажется, коротоякцы. Он побывал в Пруссии и писал 22-го, во время самых боев. Николаша прислал сюда Петю для лечения ноги. — Карпинский думает, что она была контужена, а потому следует приступить к соответствующему лечению ее, но Петя даже не может себе представить, когда это случилось, так как он очень давно не ощущал никаких болей. — У Алека одеревенела спина, а потому он не мог прийти и прислал Петю с бумагами, а я ему передала мои бумаги, а также Вильчковского в подмогу для выяснения дела. Затем у меня были Рост. и б. Витте[156] относительно комитета Ксении. Утром я была на чудном молебне перед иконой Знам., — затем сделала множество перевязок, а также посидела с Аней. Девочки нашего Друга[157] пришли туда, чтобы повидать нас. Ее горло много лучше, 37,1, — но вчера ночью было 38,5, неизвестно почему. Не пошла к ней, слишком была утомлена. Она говорит чуть слышным голосом и весьма мрачна, бедняжка, — едва открывает рот, разве только для еды, ест она исправно. Ее бедная спина снова в пролежнях. Сегодня уже 4 недели, как она лежит. Я должна выйти сегодня вечером, так как не успела повидать всех раненых. Завтра нам предстоит операция. Сегодня нет солнца — впервые за все время.

Теперь прощай, благослови тебя Господь, мое солнышко! Нежно, с любовью и тоской целую тебя. Навсегда твоя старая

Женушка.

Царское Село. 31 января 1915г.

Дорогой мой,

Это бумага Марии, потому что я лежу у Бэби на диване, и ничего с собой не захватила для писания. — Только что получила твою дорогую телеграмму из Екатеринослава. — Представляю себе, как интересен этот бронеделательный завод твое посещение вдохновит всех на более дружную работу.

Утренняя операция прошла благополучно — оперировали офицера Кубанцева[158], изобретателя пулемета[159], за изготовлением которых, по заказу флота, он наблюдал в Туле. — Днем мы отправились в Большой Дворец и посидели некоторое время с моими стрелками — 2 из нашего госпиталя также пришли их навестить.