Николай Клюев

Впрочем, восторги быстро поубавились. Клюев начал в полной мере ощущать на себе, что такое «художественная критика».

«Тощую, претенциозную „вторую книгу“ Н. Клюева трудно дочитать до конца… Тут кресты, терновник, венцы из терний, Голгофа, кущи рая, райский крин, зверь из бездны и т. д., и т. д. …Но тут нет живого человеческого слова, идущего от сердца к сердцу…» (Василий Львов-Рогачевский, журнал «Современный мир»).

«Искупление грехов, кровавые слёзы раскаяния, эшафот и костёр, вот что сменило недавно бодрую музу Клюева… Потух внутренний огонь… и помертвели слова и образы… Неблагоприятное впечатление довершается крикливой статьёй Свенцицкого» (Виктор Ховин, газета «Новая Жизнь»).

Куда больший интерес вызывала статья Брюсова в «Русской мысли».

«Среди подлинных дебютантов первое место принадлежит г. Н. Клюеву. Его первый сборник появился с предисловием пишущего эти строки, и потому мы считаем неудобным говорить об нём. Но теперь уже издана вторая книга Клюева „Братские песни“, может быть, более тесная по захвату, чем первая, но едва ли не более сильная… Проходя мимо стихотворений просто слабых (каких в книге немало), мы должны сказать, что лучшие являют редкий у нас образец подлинной религиозной поэзии. То, что давалось коллективному творчеству общин наших сектантов, выражено у г. Клюева в порыве личного, индивидуального вдохновения и окрылено стихом, часто совершенным, иногда сделанным умелой и искусной рукой… Некоторая нелитературность его речи, неприятно останавливавшая в его поэтических описаниях природы, как нельзя более к месту оказалась в этих „духовных стихах“, которым и подобает говорить безхитростным народным говором… Мы затрудняемся пророчить о судьбе г. Клюева как поэта. Но во всяком случае он дал нам две хороших книги, — светские, молодые, яркие».

Там, где «затруднялся» Брюсов, никаких затруднений не испытывал Гумилёв, отвергавший принадлежность поэзии Клюева к поэзии «сектантской».

«До сих пор ни критика, ни публика не знает, как относиться к Николаю Клюеву. Что он — экзотическая птица, странный гротеск, только крестьянин — по удивительной случайности пишущий безукоризненные стихи, или провозвестник новой силы, народной культуры? По выходе его первой книги „Сосен перезвон“ я говорил второе. „Братские песни“ укрепляют меня в моём мнении… Именно так и складываются образцы народного творчества, где-нибудь в лесу, на дороге, где нет возможности да и охоты записывать, отделывать, где можно к удачной строфе приделать неуклюжее окончание, поступиться не только грамматикой, но и размером. Пафос Клюева — всё тот же, глубоко религиозный… Христос для Клюева — лейтмотив не только поэзии, но и жизни. Это не сектантство, отнюдь, это естественное устремление высокой души к небесному Жениху… Вступительная статья В. Свенцицкого грешит именно сектантской узостью и бездоказательностью. Вскрывая каждый намёк, философски обосновывая каждую метафору, она обесценивает творчество Николая Клюева, сводя его к пересказу учения Голгофской церкви».

Одним из самых ярых почитателей Клюева в это время стал Сергей Городецкий. Он написал восторженнейшую статью о поэте «Незакатное пламя», где, в частности, указал, что «литератором он (Клюев) покорно просит себя не считать, а только блюстителем древних песенных заветов и хранителем живого, действенного начала в слове». Через посредничество Городецкого стихи Клюева появились в «Гиперборее» и в «Литературном альманахе», издаваемом «Аполлоном». Он же ввёл Клюева в только что созданный Цех поэтов, с ним же Николай посещал кабаре «Бродячая собака», где Городецкий 19 декабря 1912 года делал доклад «Символизм и акмеизм». А в статье «Некоторые течения в современной русской поэзии», напечатанной в первом номере «Аполлона» за 1913 год, писал буквально следующее: «Искупителем символизма явился бы Николай Клюев, но он не символист. Клюев хранит в себе народное отношение к слову, как к незыблемой твердыне, как к Алмазу Непорочному. Ему и в голову не могло бы прийти, что „слова — хамелеоны“; поставить в песню слово незначащее, шаткое да валкое, ему показалось бы преступлением; сплести слова между собою не очень тесно, да с причудами, не с такой прочностью и простотой, как брёвна сруба, для него невозможно. Вздох облегчения пронёсся от его книг. Вяло отнёсся к нему символизм. Радостно приветствовал его акмеизм». Это и большущий камень в огород Брюсова, упоминавшего «шероховатые» и «неудачные» стихи у Клюева, и спор с Гумилёвым по поводу «неудачных окончаний»… Но самое главное: Городецкий выдёргивает Клюева из «объятий» Блока и Брюсова и объявляет себя и других акмеистов — единственным, кто по достоинству оценил клюевскую поэзию… Вот тут и подумаешь — не выступает ли новый покровитель в роли того самого «антрепренёра», которым ранее был Брихничёв?