Николай Кузнецов

«Случилось это еще весной 1943 года в лесу под селом Берестяны, когда отряд совершал переход, чтобы быть поближе к Ровно. Дорогу преградило вражеское подразделение. В бою противник был частью уничтожен, а частью рассеян. Партизанам же достались богатые трофеи: оружие, боеприпасы, целый обоз с продовольствием и фуражом. Взяли и принадлежавший фашистскому командиру фаэтон, запряженный парой красавцев гнедых.

В те дни Николай Кузнецов готовился к очередной поездке в Ровно.

Покончив с обсуждением задания, Кузнецов попросил Медведева:

– Дмитрий Николаевич, дайте мне этих гнедых.

Просьба была естественной. Отряд в то время не располагал еще ни легковыми автомобилями, ни мотоциклами. Не мог же Кузнецов в своей офицерской форме идти пешком тридцать километров до Ровно! Дать ему обычную крестьянскую телегу – тоже плохо. И все же командование было вынуждено отказать Николаю Ивановичу. Кто раньше ездил на этих лошадях – неизвестно, вдруг их в городе опознают? Тогда…

Кузнецов это, конечно, понимал, но продолжал просить. В конце концов он уговорил Медведева и меня, но с условием: только доехать на этих лошадях до города, а там бросить.

Прошел день, другой. Возвращаюсь откуда-то к своему чуму и вижу… стреноженные, отгоняя пышными хвостами мошкару, преспокойно щиплют травку те самые гнедые.

Неужели что-то случилось с Кузнецовым? Ведь он должен вернуться не раньше чем через неделю и, разумеется, без коней! Срочно вызываю дежурного по штабу, спрашиваю:

– Что, Грачев вернулся? Он отвечает:

– Никак нет.

– А лошади откуда?

– Из Ровно. Мажура и Бушнин привели…

Ничего не понятно. Мажура и Бушнин были разведчики отряда, выполнявшие в Ровно особое задание. Но ни один из них не знал Николая Кузнецова! Вызываю к себе обоих. Ребята приходят довольные, сияющие. Наперебой докладывают: задание выполнили, молодцы. Похвалил я их и осторожненько так, вроде бы невзначай, спрашиваю:

– А что это за лошадки там пасутся?

Мажура так и расцвел:

– Боевой трофей в подарок командованию.

– Какой трофей? Откуда?

Мажура докладывает:

– Значит, выполнили мы задание, решили, что пора возвращаться в отряд. Идем по улице, вдруг видим, подкатывает к ресторации на шикарной бричке какой-то фриц, важный такой, весь в крестах. Переглянулись мы с Бушниным и враз решили, что такие добрые кони этому немцу ни к чему, а нам очень даже удобно будет на них до отряда добраться. Только этот фриц слез с брички…

Тут я похолодел. Неужели?..

– … и вошел в ресторацию, – продолжал, не замечая моей реакции, Мажура, – а солдат-кучер куда-то отлучился, как мы аккуратненько взяли коньков под уздцы, отвели в сторонку, а потом ходу! Вот и все.

Я сидел взмокший. Только и не хватало, чтобы из-за этих проклятых гнедых Мажура и Бушнин ухлопали Николая Кузнецова.

– Ладно, идите.

Так ничего и не поняв, Мажура и Бушнин ушли. А Медведеву и мне ничего не оставалось, как хоть порадоваться про себя хорошей конспирации, коли Мажура и Бушнин не узнали в немецком офицере и его кучере разводчиков из своего же отряда».

ГЛАВА 12

К концу лета 1943 года Кузнецов впервые ощутил, что долгие напряженные месяцы почти непрерывного пребывания в стане врагов отнюдь не прошли дня него бесследно. Он, конечно, уже не испытывал прежней скованности, опасения совершить пустяковый, но необратимый по последствиям промах, однако постоянная нервная мобилизация оставалась по-прежнему его непременным спутником. Кузнецов понимал, что теперь, когда он стал среди гитлеровцев своим, у него появился новый враг – самоуверенность и беззаботность. А потому ни о каком ослаблении бдительности не могло быть и речи. Постоянная настороженность, установка на опасность стали как бы его второй натурой.

Во время очередного наезда в отряд Николай Иванович как-то описал Альберту Цессарскому свой самый обычный день.

Рано утром он просыпается сразу, точно от удара, и несколько минут лежит неподвижно, прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Затем встает, осторожно подходит к окну и из-под края занавески оглядывает улицу. Все спокойно.

Теперь можно побриться, умыться… Он идет в кухню, старается сделать это внезапно, чтоб поймать выражение лица хозяйки – не случилось ли чего за ночь, не подозревает ли она… Потом он одевается медленно, тщательно и выходит из дому. Здесь он особенно сосредоточен – не пропустить ни одного прохожего! – не следят ли за ним, не мелькнуло ли удивление на чьем-либо встречном лице – это значит, что-то неладно в его внешности.

Потом в кафе встречи со знакомыми офицерами – обдумывание каждого слова, веселый, бодрый тон, улыбка, от которой через несколько минут сводит скулы… И огромное напряжение, когда рядом звучит русская речь, – ничем не выдать, что понимает. А все это время бешеная работа памяти – запомнить, зафиксировать каждое интересующее тебя слово, каждую подробность, из которой вырастают потом важнейшие данные.