Николай Негодник

В увеличенную от пьянства печень трудно промахнуться — воин в сером балахоне, недоуменно разглядывающий оплавленный топор, сложился пополам и упал вниз лицом, царапая булыжники мостовой латными рукавицами. Но своего добился — защита сразу ослабла и перестала держать удары на расстоянии, экономила энергию, просто не позволяя пробить доспех. Тут же достали в ногу чуть выше сапога, и там противно захлюпало.

— Заразы…

Николай перепрыгнул через зарубленного, охнул от боли и упал на одно колено. Щеку опять обожгло, и теплая струйка пробежала по шее за воротник. Меч вдруг стал тяжелым и непослушным. Перекатился, уходя из свалки, и мельком скользнул взглядом в сторону ворот — сидят, в ус не дуют. И как этим тварям удалось заморочить целый город?

Нужно пробиваться к Шолокше — текучие воды развеют любое колдовство. А больно-то как… И нет упоения в бою. Вообще нет. Просто хочется жить.

Глава 9

Звездный бархат опять лежал под ногами, чуть покачиваясь незаметно и неслышно. Вот из его неведомых глубин сорвалась звездочка и прочертила темноту от края до края. Выпал еще один серебряный гвоздик, которым небо приколочено к тверди, выпал, и вот оно чуть дрогнуло, пошло мелкой рябью и стало ближе.

Нет, показалось. Просто набежал ветерок и потревожил звездно-серебряное отражение в гладкой поверхности тихого омута. Сидевшая на камне русалка подняла голову и с надеждой прислушалась. Нет, показалось. Разве можно спутать шаги князя с чьей-то далекой шаркающей торопливой пробежкой? И звон мечей… Опять люди воюют. Зачем? И опять из-за войны и суеты никто не обратит внимания на маленькую русалочку.

Но она будет ждать. Она готова вечность посвятить своей любви, своему ожиданию. Что войны и подвиги против великого чувства? Оно вечно, а все остальное преходяще. Уйдут в прошлое злые кочевники и коварные грекосы, хитрозадые буяне и простодушные славельцы, грязные франконцы и жадные до денег каганиты… Останется вот этот омут и ясноглазое небо в нем. И грустная русалка на камне, ожидающая в темноте шагов своего князя. Так было, так будет.

Из небесного отражения вынырнула мокрая голова водяного и окончательно разбила потревоженную ветерком красоту. Да и откуда у простого омутника, пусть и главного на полноводной Шолокше, чувство прекрасного?

— Все сидишь?

— Сижу, — кивнула едва заметно. От легкого движения заструился по плечам поток длинных волос.

— Опять не придет. Занят он. И не ведает про тебя.

— Знаю.

— Смотри, перегреешься на ветру, заболеешь. Может, пойдешь к нам? Дядька Черноморд дельфинов ученых прислал в подарок с оказией. Забавные.

— Извини, дедушка Бульк, я лучше здесь посижу. Как тихо на реке, только у того берега рыба хвостом бьет.

— Да это сом Софроний учения щучьи проводит. Как их там… тренировки, вот, — старый водяной с удовольствием прислушался к далекому плеску. — Самых злых набрал. Ерунда, что глупые, зато зубастые… Так идешь?

— Нет.

— Ну, тогда оставайся, красавица. Авось и дождешься своего счастья. Кхе-кхе… Бог тебе в помощь, — и исчез бесшумно в опрокинутом небе.

И буквально через мгновение появился опять. Высунулся из воды по пояс, сухощавая (если так можно говорить про водяных) рука оттопырила поросшее зеленой тиной ухо:

— Ничего не слышишь?

— А какое мне до всего этого дело?

— Дура ты сушеная, — обругал красавицу дедушка Бульк. — У городских ворот смертоубивство творится. Нут-ко глянь, что там такое? У тебя глаза помоложе будут.

— Вот еще, на людские драки смотреть. Вечно они из-за сущей малости… И тебе какой интерес? Это же люди, — русалка поерзала на камне, устраиваясь поудобнее, с явным намерением и дальше предаваться сладкой грусти.

Но крепкий подзатыльник от выбравшегося на берег деда выбил ее из мира грез в суровую реальность. Красивый носик пропахал в песке глубокую борозду, а по заднице звучно хлопнула мокрая пятерня.

— Ах ты, стерлядка непрожаренная, загрызи тебя пиявка! — внушительно произнес Бульк. — Людей она, жаба пупырчатая, в упор видеть не хочет, щука лягухомордая. А какого хрена земноводного второе лето подряд здесь торчишь, а?

— Да ведь у меня любовь безответная. — Получилось довольно невнятно, набившийся в рот песок мешал говорить.

Но старый водяной и не нуждался в оправданиях.

— Дурость это беспросветная, а не любовь. За настоящую-то и жизнь отдать не жалко, тебе же лень жопу от насиженного камня оторвать. Али не люб больше князь?

— Люб…

— Вот! Сейчас убьют кого-нибудь лихие людишки, а Николай Василич податей в казне недосчитается. Все княжество хочешь с сумой по миру пустить, вобла малосольная?

Влюбленная в Шмелёва русалка только на мгновение представила неисчислимые бедствия, которые обрушатся на любимого по ее вине, и впала в тихую панику. Подскочила и широко распахнула глаза.