Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта

Валериан вспоминал: «Молодая жена Ивана Ивановича, встретив теплое, приветливое отношение со стороны моей матери, полюбила ее, как можно любить только родную мать, и мы все сделались в короткое время друзьями. Весьма естественно, что я, вследствие малой разницы лет, сдружился всего ближе с молодою женою Ивана Ивановича, которая хотя и была на два с половиной года старше меня, но в полном смысле слова была по воззрениям своим дитя моложе меня. Кроме того, что она никогда не была в деревне, но вообще она и в Петербурге жила, как говорится, взаперти, под самым строгим режимом. А потому, вырвавшись на волю, она похожа была на птичку, выпущенную из клетки, и резвилась, как резвятся маленькие дети».

Торг. Сцена из крепостного быта. Художник Н.В. Неврев

Панаев совместил представление молодой жены родственникам с разделом наследства. Делить пришлось и «крещеную собственность» – крепостных. Авдотье этот раздел запомнился своим драматизмом. Разлучаемые умоляли сжалиться, рыдали, рвали на себе одежду и волосы. Панаеву удалось обменяться с дядями, отдав им рослого молодого лакея за тщедушную девочку, чтобы не разлучить семьи. Дяди посмеивались над своим нерасчетливым молодым племянником и охотно соглашались на обмен. Одну взрослую дворовую девушку Панаев уступил даром, потому что мать умоляла его не разлучать ее с единственным детищем. Панаев отменил барщину, отдав все поля и угодья крестьянам, с баб запретил брать побор холстом и живностью, так что оброку мужикам приходилось платить вполовину менее, чем прежде. Узнав о таких распоряжениях Панаева, все соседние помещики вознегодовали на него, в том числе и родственники, укоряя его, что он подрывает помещичью власть.

Если бы не эпизод с разделом крестьян, то «сельский» период жизни остался бы в памяти Авдотьи исключительно в розовых тонах. Впоследствии в своих произведениях она связывала возможность полноценного существования женщины с природным, усадебным миром. Там, полагала она, в пространстве, образованном синтезом естественного и цивилизованного, женщина способна создать гармоничный мир и максимально реализовать себя как личность.

Однако ни одной, даже слабой попытки удалиться в провинциальную глушь и погрузиться в природу она ни разу не предприняла.

Свекровь Марья Лукьяновна в конце концов смягчилась и невестку приняла. Она доверила Эдокси исполнять обязанности молодой хозяйки дома, напоминавшего скорее светско-аристократический салон (в доме Панаевых привыкли жить безалаберно, роскошно, открыто). Так что и в этом отношении все благополучно устроилось. Тому много способствовали необыкновенная внешняя привлекательность Авдотьи и ее искреннее желание всем понравиться и быть приятной.

Валериан Панаев делился впечатлениями о новой родственнице: «Красота этой девушки была очень оригинальна. При весьма красивых чертах лица она отличалась чрезвычайно оригинальным цветом, редко встречающимся: смуглость, побеждаемая нежным в меру румянцем, но не лоснящимся, как это обыкновенно бывает у южных жителей и что не особенно красиво, но румянцем матовым. Я остановился на этом характеристичном цвете лица потому, что он, при взгляде на него, первый бросался в глаза, и точно такого мне не случалось уже встретить другой раз».

Иван успокоил сердце примирением с матерью, потщеславился перед родственниками красотой и любовью молодой жены, уладил, по-видимому, какие-то финансовые вопросы и снова отправился в столицу.

Маленькая хозяйка литературного салона

Панаеву принадлежал капитал в пятьдесят тысяч и на паях с родственниками собственный дом в Петербурге. Однако ему было выгоднее сдавать свое жилье и нанимать для себя другое, более удобное. Так что молодожены снимали дорогие просторные квартиры и жили на широкую ногу.

С 1831 года Иван Иванович тринадцать лет корпел на государственной службе, почти не получая жалованья: ему было неохота делать чиновничью карьеру. При его светской ловкости, обаянии и лоске грешно было тратить жизнь на отправление постылых служебных обязанностей. Они только мешали его страсти к изящной словесности, честолюбивым планам в области литературы. Для русского дворянина подобная деятельность к 1830–1840 годам, несмотря на николаевское лихолетье, уже не была зазорна и малопочтенна, а, кроме того, сулила значительную прибыль. В прозе в это время созревала (с французской подачи) так называемая натуральная школа – тексты, снабженные увлекательным, непредсказуемым крепким сюжетом и житейскими детализированными наблюдениями. Это направление весьма импонировало Панаеву.

Иван мечтал создать собственное печатное издание, собрать вокруг себя лучшие умы – единомышленников, стать «властителем дум» современников, приобрести влияние и богатство. Эта цель жизни зрела в нем несмотря на внешне легкомысленное времяпрепровождение.