Николай Некрасов

В том же духе писал Некрасов знакомому ему только заочно Толстому по поводу финала первого из его «Севастопольских рассказов»: «Это именно то, что нужно теперь русскому обществу: правда — правда, которой со смертию Гоголя так мало осталось в русской литературе. Вы правы, дорожа всего более этою стороною в Вашем даровании. Эта правда в том виде, в каком вносите Вы ее в нашу литературу, есть нечто у нас совершенно новое. Я не знаю писателя теперь, который бы так заставлял любить себя и так горячо себе сочувствовать, как тот, к которому пишу, и боюсь одного, чтобы время и гадость действительности, глухота и немота окружающего не сделали с Вами того, что с большою частью из нас: не убили в Вас энергии, без которой нет писателя, по крайней мере такого, какие теперь нужны России».

В общем, Некрасов предпочел Чернышевского Дружинину довольно легко. Чернышевский, по его собственным, отчасти ироническим воспоминаниям, писал аккуратнее и больше, так что Дружинину в «Современнике» просто не оставалось места. На самом же деле он достаточно быстро завоевал не только симпатию, но и доверие Некрасова-редактора. В сентябре того же года Некрасов писал Боткину, мягко упрекая Григоровича в слишком личностных нападках на Чернышевского: «…Я в сию минуту уже убежден в этом — Черныш[евский] честный и хороший человек. У меня на это есть факты. А что он пишет иногда глупости — кто же этого иногда не делает? Только его глупости виднее, ибо принадлежат к области критики».

Уже в середине 1855 года Дружинин перешел в журнал «Библиотека для чтения» и с 1856-го стал его редактором. С ним было проще, чем с другими авторами: очевидно, что и в личном плане между ним и Некрасовым никогда не было большой близости, и как литератор он, вопреки самомнению, не представлял для журнала и русской литературы в целом большой ценности, о чем Некрасов резко и откровенно написал в том же письме Боткину: «Дружинин поглядел бы прежде всего на себя. Что он произвел изрядного (в сфере искусства)? — «Полиньку Сакс», но она именно хороша потому, что в ней есть то, чего нет в дальнейших его повестях. И кабы Дружинин продолжал идти по этой дороге, так, верно, был бы ближе даже и к искусству, о котором он так хлопочет». Однако с Тургеневым и Григоровичем, если не полностью принявшими сторону Дружинина, то как минимум занявшими позицию, враждебную Чернышевскому, дело обстояло не так просто. Они, в отличие от Дружинина, были настоящими писателями, несомненно, талантливыми и популярными, и «Современник» в них действительно нуждался (так, во всяком случае, представлялось тогда Некрасову). И с ними приходилось иметь дело, просто освободиться от них было нельзя — альтернативы им в литературе не существовало. Кажется, их неприятием Чернышевского и его программы Некрасов был искренне огорчен. Точка зрения авторов «Антона Горемыки» и «Записок охотника» должна была казаться ему тем более странной, что в тяжелое время они в своих произведениях поставили важные общественные вопросы — Тургенев даже поплатился арестом и ссылкой за «общественную опасность» «Записок охотника».

Неожиданной оказалась и позиция Толстого, который в конце ноября 1855 года наконец-то приехал в Петербург и которого давно с любопытством ожидал весь круг «Современника». Некрасов встретил его с энтузиазмом, не только как надежду русской литературы, но и как потенциального союзника. Он писал Боткину: «Не писал потому сначала, что хворал, а потом приехал Л. Н. Т., то есть Толстой, и отвлек меня. Что это за милый человек, а уж какой умница! И мне приятно сказать, что, явясь прямо с железной дороги к Тургеневу, он объявил, что желает еще видеть меня. И тот день мы провели вместе и уж наговорились! Милый, энергический, благородный юноша — сокол!., а может быть, и — орел. Он показался мне выше своих писаний, а уж и они хороши. Тебе он, верно, понравится. Приехал он только на месяц, но есть надежда удержать его здесь совсем. Некрасив, но приятнейшее лицо, энергическое, и в то же время мягкость и благодушие: глядит, как гладит. Мне он очень полюбился». Тем не менее и Толстой быстро встал на сторону противников Чернышевского, что Некрасова, безусловно, удивило.