Николай Некрасов

Начало 1845 года и первая половина 1846-го проходят под знаком укрепления позиций Некрасова в кругу Белинского. Он не только получает поддержку своих новых стихотворений (о них одобрительно и серьезно высказываются Герцен, Тургенев, Панаев), но и становится своим в этом кругу, не только усваивает привычки и ценности этих людей, но и тонко понимает их отношения между собой, разбирается в том статусе, который имеют внутри круга его члены, и знает, как к кому относиться. Например, в декабре 1845 года Некрасов пишет в Москву Кетчеру, с которым к тому времени перешел на «ты»: «Здесь всё так себе — ничего. Белинский здоров и работает. Тургенев бегает в оперу; Панаев ядрит, лупит и наяривает; Анненков сбирается (всё еще) за границу». В этом кратком отчете прекрасно видно, как расставлены акценты: про Белинского главное — его работа и вызывающее тревогу здоровье; Тургенев — человек легкомысленный, но развитый; Панаев — совсем бессмысленный; Анненков — ленивый и неповоротливый. Сам шутливый тон письма говорит о короткости автора с адресатом и с перечисленными общими знакомыми, проявлены любовь к ним и одновременно отчасти снисходительность. Только Белинский здесь деятель, остальные — скорее «персонажи», общие приятели. Более того, Некрасов уже не просто чувствует себя среди друзей Белинского как рыба в воде, но и начинает принимать участие в расширении круга, вводит в него новых членов — сначала Григоровича, затем Достоевского, которого называет «новым Гоголем». С мнением Некрасова начинают считаться, и это важно для него как издателя — он постепенно обретает собственный голос, перестает быть только исполнителем, обеспечивающим «техническую» реализацию замыслов Белинского: расчеты с авторами, типографией, бумажной фабрикой, книгопродавцами. Герцен уже, присылая свою статью, интересуется мнением о ней Некрасова-издателя («Я написал небольшую статейку для некрасовского сборника… если она ему покажется серьезною, пусть скажет», — писал он Краевскому). Эта эволюция, возможно, не особо заметна членам круга, но она, несомненно, происходит. Друзья Белинского считают его абсолютно своим человеком и доверяют ему, как самим себе.

Безусловно, пока Некрасов остается для молодых западников прежде всего тем же культурным и честным предпринимателем, каким был «представлен» им Белинским. Его серьезная поэтическая продукция пока очень невелика; не все стихи, которые он печатает в 1845 году, легко отличить от публиковавшихся ранее. Некрасов еще пишет рецензии, газетные и журнальные фельетоны. В Александрийском театре идет его водевиль «Петербургский ростовщик». Словом, новый Некрасов еще окончательно не совлек с себя водевилиста и журнального фельетониста. Его издательская деятельность пока более плодотворна и занимает в его жизни существенно больше места, чем поэзия. Первая часть «Физиологии Петербурга», вышедшая в марте, еще собирает рецензии, вторая часть только проходит цензуру (вышла в свет 26 июня), а Некрасов уже начинает реализовывать новый замысел: сначала он назывался «Первое января», а затем получил название «Петербургский сборник».

В октябре 1845 года Некрасов переселяется в Поварской переулок, дом 12 — владение отставного подполковника А. Д. Тулубьева около Владимирской церкви. Художник П. П. Соколов вспоминал: «[Некрасов] занимал маленькую квартиру почти без мебели… У стены стоял деревянный стол, а около него стул. Как на том, так и на другом грудою лежали книги, газеты, на одном из окон валялась неповешенная стора. Другая комната была с таким же убранством». В такой обстановке квартиры истинного «журналиста» и создавался «Петербургский сборник», ставший значительным шагом вперед в издательской карьере Некрасова. Стоит отметить, что сборник был его самостоятельным проектом, который он осуществлял на собственные деньги, и, в общем, предприятием рискованным. Некрасов писал Александру Васильевичу Никитенко, цензору и одному из участников собираемого альманаха, в июле 1845 года: «Для меня это дело важно; я издержал на него последние свои деньжонки и основываю на нем кое-какие надежды».