Николай Некрасов

Неизвестно, насколько фактически достоверен этот эпизод, однако сама атмосфера чувства наверняка передана верно: Некрасов долго добивался Панаевой и произвел на нее впечатление каким-то неоспоримым доказательством настоящей страсти. Рассказ Колбасина открывает страстную сторону натуры Некрасова, мало бросавшуюся в глаза даже хорошо знавшим его людям, однако умалчивает о конкретном продолжении и вообще стыдливо избегает подробностей этой «награды». То, что Панаева наконец «сдалась» другу семьи, возможно, не было для нее исключительным событием (естественно, у нас нет никаких прав утверждать это). Несомненно, внове было то, что Некрасов хотел не одноразовой, короткой победы — он хотел «владеть» Авдотьей Яковлевной, быть с ней постоянно. Сильная и страстная натура Некрасова, именно в это время устремленного к будоражащей цели — стать своего рода хозяином и распорядителем всей литературы, королем журналистики, — была противоположна легкомысленному Панаеву. Некрасов предлагал настоящую любовь, преданность и не хотел делить любимую с кем-то еще, требовал верности и от нее. Панаева была, очевидно, готова к этому и ответила согласием. Это решение, однако, ставило перед влюбленными проблему, звавшуюся «Иван Иванович Панаев».

Дело было, конечно, не в самой измене, кратковременной или длительной связи. Само слово «измена», видимо, уже не имело какого-то смысла, в том числе морального, в их семье. Проблема вытекала из желания Некрасова и Панаевой жить (во всех смыслах) вместе. Что тогда делать с Панаевым? Мы полагаем, что решение этого вопроса принималось исключительно Некрасовым и Авдотьей Яковлевной. Развод был делом сложным и скандальным, но возможным, и для Некрасова с его страстью и энергией не составило бы труда заставить Панаеву добиться его. Думается, такое решение было отклонено из-за Ивана Ивановича — из-за жалости и, может быть, остаточной любви, которую сохраняла к нему жена, и из-за сложившихся партнерских отношений между ним и Некрасовым, которые только укрепились благодаря панаевскому вкладу в финансирование «Современника». Возможность же жизни втроем предполагалась идеологией круга, к которому они принадлежали. Образцами для них могли выступить и обожаемые Белинским и Некрасовым романы Жорж Санд, и биография самой их сочинительницы баронессы Авроры Дюдеван, и жизнь прототипа целого ряда жорж-сандовских героинь Полины Виардо-Гарсиа, уже в 1843 году вошедшей в русскую литературу через запутанную историю с Тургеневым. Такие отношения, были уверены и Некрасов, и Панаева, были просто обязаны принять и одобрить все члены круга Белинского. Можно было, конечно, заранее предвидеть и издержки такого разрешения проблемы, обусловленные тем, что жизнь не ограничивается этим кругом и придется общаться и иметь серьезные дела и с людьми, для которых такие отношения не являются морально и социально приемлемыми. Однако и здесь можно было надеяться на то, что все участники найдут достаточно такта и социальных навыков, чтобы сделать такие издержки минимальными. Об издержках психологических, очевидно, в таких случаях думают мало.

Решение было предложено Панаеву: ему предоставлялась полная свобода в обмен на функции официального мужа Панаевой при сохранении дружеских и деловых отношений с Некрасовым. Он согласился. Вернувшись в августе 1846 года из Казани в Петербург, Панаевы поселяются в общей с Некрасовым квартире на Фонтанке, между Аничковым и Семеновским мостами, в доме княгини Урусовой.

НЕВЕРНЫЙ ШАГ И ИСПОРЧЕННАЯ РЕПУТАЦИЯ